О своеобразии личности и одаренности Вяземского оставили многочисленные свидетельства его друзья, принадлежавшие к лучшим людям своего времени. "Возвышенный ум", "простодушие с язвительной улыбкой" отметил в Вяземском Пушкин в надписи к его портрету, перечисляя "дары", которыми наградила его судьба. Но сам Вяземский любил отмечать один дар, одну способность, которую особенно ценил в себе. Это - свойство чрезвычайно быстро и сильно ощущать и тотчас же отзываться на настроения и события времени. "Я - термометр: каждая суровость воздуха действует на меня непосредственно и скоропостижно" {Письмо от 3 октября 1820 г. ОА, II, 80.},- писал Вяземский А. И. Тургеневу, а в письме к М. Ф. Орлову, развивая это сравнение, попутно указал на невозможность в условиях самодержавно-крепостнической России с пользой употребить дарованное! ему свойство: "Я не рожден действовать сам собою и уметь приносить пользу личную в общем беспорядке. Я сравниваю себя с термометром, который не дает ни холода, ни тепла, но живее и скорее всего чувствует перемены в атмосфере и умеет показывать верно ее изменения. При других обстоятельствах и я мог быть бы полезен; но там, где жарят или знобят наудачу, где никаким признакам не верят, никаких указателей не требуют, там я вещь лишняя и лучше мне лежать заброшенным в углу, чем висеть чинно на стене и давать крови своей, подобно ртути, то опускающейся, то стремящейся вверх, поочередно кипеть от негодования или остывать от уныния" { ПС, II, 109.}.
Конечно, не случайно названия крайних показателей температуры в термометре Вяземского - "негодование" и "уныние" - совпадают с названиями его лучших стихотворений этого периода {"Негодование" - 1820 г.; "Уныние" - 1819 г.}; именно в поэтическом творчестве, в критической деятельности Вяземский пытался дать выход своей быстрой и бурной реакции на явления общественно-политической жизни. Однако если произведения, написанные при температуре "уныния", еще могли пройти в печать, то отклики, полные негодования и возмущения, не могли прорваться сквозь гнет цензуры и оставались в рукописях, в лучшем случае пополняя собой литературу, распространявшуюся в списках.
Не удовлетворяясь теми чрезвычайно ограниченными возможностями, которые предоставляла ему для выражения общественных настроений его журнальная деятельность, Вяземский рано прибегнул к иному способу воздействия на общественное мнение и даже отчасти на правительственные круги. Этим способом была его переписка с друзьями. В письмах к братьям Тургеневым, к М. Ф. Орлову, Пушкину и некоторым другим друзьям он горячо откликался на политические, общественные и литературные события, настроения, слухи в полной уверенности, что написанное им будет читаться не только одним адресатом, но и кругом его приятелей и знакомых. Мало того, зная, что его письма вскрываются на почте, он надеялся, что они будут переправлены в руки тех, кто не позволял ему высказаться в печати. Трудно переоценить значение дошедших до нас писем Вяземского, особенно относящихся к 1810-1830 гг. Как уже опубликованные, так и ждущие еще своей публикации эти письма представляют важный исторический материал не только по обилию фактических сведений, но и по освещению этих сведений автором и его комментариям к ним.
Вяземский широко использовал в эпистолярии свое свойство "термометра", но все же далеко не всегда его рвущееся наружу "кипение" и угнетавшее его чувство уныния, доходившее до отчаяния, могли быть излиты в письмах. "Температура" настроений Вяземского бывала иногда такова, что выразить ее в письме, хотя бы и отправленном с оказией, было опасно не только для автора, но и для адресата. С этим Вяземский не мог не считаться. К тому же письмо всегда требовало соответствия с интересами адресата, а также известной литературной формы, большим мастером которой был Вяземский. Условия переписки часто препятствовали тому, чтобы возникшая потребность тотчас выразить свое отношение к слышанному или прочитанному могла быть немедленно удовлетворена. Этой цели гораздо лучше могла служить другая форма фиксирования колебаний "температуры" - записи в тетрадях, книжках, которые всегда были под рукою и оставались недоступными для чужого глаза, но при желании могли быть даны для ознакомления друзьям.
Вяземский начал вести записные книжки с 1813 г. и вел их до конца жизни. В его архиве сохранилось тридцать шесть книжек, чрезвычайно разнообразных по внешнему виду. Среди них мы встретим и толстые книги в сафьяновых красных и зеленых переплетах, и тонкие тетради в картонных обложках, оклеенных "мраморной" бумагой, и маленькие карманные записные книжки в коже с петельками для карандаша, и тетради-альбомы из плотной цветной бумаги, и календари-справочники, где печатные страницы перемежаются с чистыми листами. Разнообразие их внешнего вида соответствует пестроте их содержания. Некоторые из них тщательно исписаны от первой до последней страницы, другие заполнены наполовину, на четверть. В одних преобладает своеобразный почерк самого Вяземского, с годами делавшийся все более крупным и менее разборчивым. В других ровными строчками ложится мелкий французский почерк его жены, Веры Федоровны Вяземской, и крупный, отчетливый русский - ее же. В некоторых книжках скучно покрывает страницу за страницей каллиграфическое письмо переписчиков, лишь на отдельных листках чернеют далеко не каллиграфические записи владельца книжек.
Каждая из записных книжек Вяземского имела свою особую физиономию, свое особое назначение. Записные книжки не сменяли одна другую при окончании, а служили одновременно долгие годы, причем записи могли вноситься через десятки лет. В один и тот же год Вяземский зачастую вносил запись в две или даже в три книжки, выбирая из них ту, которая по своему назначению более подходила для той или иной записи. Были книжки-альбомы стихов и прозы, книжки путевых заметок, книжки для копирования важных документов, личных или исторических, книжки для дневниковых записей, для выписок из прочитанного и т. д.
Вяземский не раз высказывался по поводу того интереса, который может со временем приобрести его эпистолярное наследство, выражал желание собрать и сохранить его. Хорошо осознавал он также и значение своих записных книжек, где находили отражение самые сокровенные его раздумья и оценки пережитого. Он так сроднился с этой формой воплощения своего я, чтоб старости самого себя называл в шутку "записной книжкой":
"Годов и поколений много
Я пережить уже успел,
И длинною своей дорогой
Событий много подсмотрел.
Талантов нет во мне излишка,
Не корчу важного лица;
Я просто Записная книжка,
Где жизнь играет роль писца..." {*}
{* ПС, IX, VII.}
В 1826 г., когда была закончена лишь первая книжка, вторая и третья продолжались, а четвертая и пятая только были начаты, уже тогда Вяземский сделал первый опыт публикации отдельных записей. В "Московском телеграфе" {"Московский телеграф", ч. XII, 1826, стр. 37-42.} в отделе "Смесь" на шести страницах за своею подписью он поместил выдержки из второй книжки, снабдив их таким заглавием и эпиграфом: "Выдержки из записной книжки". "Je jette mes idees sur le papier et elles deviennent ce qu'elles peuvent. Diderot" {См. книжка вторая, стр. 46.}.
"Северные цветы на 1827 г.", "стр. 146-158; на 1829 г., стр. 218-230. "Литературный музеум на 1827 г.", "стр. 282-289.}. Всюду повторялись выбранное заглавие и эпиграф, а материал брался из второй книжки. В 1830 г. Вяземский напечатал отрывок из третьей книжки под заглавием: "Величка (отрывок из путевых записок)", после чего извлечения из книжек не печатались почти 40 лет.
Все тексты записных книжек, опубликованные Вяземским во второй половине XIX в., помещены в изданиях П. И. Бартенева и появились благодаря его инициативе и личным связям издателя и автора. Зная, с каким трудом и неохотой Вяземский в течение всей жизни готовил к печати свои произведения, надо думать, что роль Бартенева в публикациях материалов записных книжек была очень значительна.
В 1866 г. в "Русском архиве" под названием "Выдержки из старых бумаг Остафьевского архива. Литературные арзамасские шалости" { РА, 1866, стлб. 473-489.} Бартенев перепечатал пародии Вяземского на басни графа Хвостова и два его шуточных прозаических произведения, тексты которых внесены в первую записную книжку. Только начиная с 1872 г. и кончая 1877 г. избранный материал из записных книжек публиковался более или менее планомерно, под единым заголовком и в довольно значительном объеме.
Первую публикацию Бартенев поместил в историческом сборнике "Девятнадцатый век", озаглавив ее так: "Старая записная книжка. Начата в 1813 году в Москве. Заметки биографические, характеристические, литературные и житейские". К этому заглавию Бартенев сделал следующее примечание с целью скрыть подлинное имя автора книжек и мистифицировать читателя: "Мы получили эту книжку из Саратовской губернии, в списке с подлинника. Она нашлась в бумагах одного любителя нашей старины, который, однако, не был автором. Содержание записной книжки показалось нам так занимательно, что мы спешим поделиться ею с читателями "XIX века", предоставляя себе впоследствии доискаться чьему именно перу принадлежит она. П. Б.".
Публикация, помещенная в "Девятнадцатом веке", самая обширная.. Она занимает 77 страниц и заключает свыше 100 записей, взятых из разных книжек {"Девятнадцатый век", II, 1872, стр. 219-296.}.
В том же 1872 г. Бартенев дал небольшую публикацию в "Русском: архиве" с заголовком "Из старой записной книжки, начатой в 1813 году", со ссылкой на сведения, данные в сборнике "Девятнадцатый век". Интересно, что в той же книжке "Русского архива" были напечатаны "Замечания" на публикацию в сборнике с поправками, несомненно идущими от автора - Вяземского {Стлб. 2251-2261.}.
В 1873-1877 гг. в "Русском архиве" ежегодно появлялись выдержки из записных книжек Вяземского под тем же заглавием, как и в 1872 г., и также без указания имени автора. В связи с этим интересно привести несколько отрывков из переписки Вяземского с Бартеневым. Так, 25 марта (6 апреля) 1873 г. Вяземский, посылая тексты, которые были напечатаны в журнале за этот год в книге I (стлб. 831-846 и 1017-1048), писал из Гомбурга издателю "Русского архива": "Вот вам тяжеловесное приношение. Пригодится ли оно? Во всяком случае храните до возможности тайну происхождения его. Вот и некоторые условия мои: 1-ое. Ничего не выключать и не перечеркивать без предварительного соглашения со мною. 2-ое. Можете растасовать заметки, как угодно, но кончить Белинским. Этот фейерверочный букет, кажется, довольно удачен: и нужно быть ему на виду.
В статье Понятовского, кажется, нет ничего противоцензурного. Говорят же свободно у нас, что Екатерина имела любовников: почему не сказать, что Понятовский мечтал о браке с нею? Тем более, что это мечтание подвергается строгому суждению.
Все прочее, кажется, совершенно законно. Если найдутся описки, ошибки, то прошу исправить. Меня так утомило и так надоело мне переписывание, что не имею духу подвергнуть мое маранье новой корректуре. Но вас умоляю не лениться в корректуре. Мне всегда обидно и досадно встречать опечатки в статьях своих; и между тем никогда не обойдется без двух-трех крупных опечаток... Можете разбить весь состав на несколько приемов, если читателям трудно будет проглотить за один раз. Вот, кажется, и все высказал" {Эта и следующие цитаты взяты из писем Вяземского к Бартеневу, хранящихся в ЦГАЛИ, ф. 46, Бартенева, оп. I, No 565.}.
В письме от 30 апреля Вяземский вновь подтверждал свое нежелание раскрывать инкогнито: "...не желаю видеть имя мое в печати. Отсутствующему и больному как-то неловко вмешиваться в толпу. Вероятно, многие меня узнают. Но это другое дело. Все-таки остаюсь под защитою и неприкосновенностью маски. А в наши дни едва ли можно, как и честной женщине, являться без маски в публичный наш литературный маскарад... Во всяком случае, запретите Басистову выболтать тайну вами ему вверенную. Здесь идет дело о государственно-служебном отношении: в моем положении такая нескромность с моей стороны была бы непростительна...".
Письма Вяземского к Бартеневу вскрывают некоторые стороны его работы над "Выдержками из старой записной книжки". Иронически он называл этот труд "сшиванием на живую нитку старых лоскутов из черного белья своего". Группировку их он предоставлял редактору журнала, напоминая, что без нее "рябит в глазах и в мыслях", но давал такой совет: "Еще одно замечание, относящееся до именитых и высочайших особ: лучше ставить их в начале и как-нибудь особняком. Пожалуй, иные найдут неприятным, что их суют в толпу наравне со всеми".
Письма Вяземского вскрывают и ту "злободневность", которую он вносил в свою обработку для печати старых записей: он или исправлял их, или присоединял к ним новые записи, пронизанные ненавистью к демократическим и либеральным тенденциям в русской литературе второй половины века. Таков, например, его выпад против поклонников Белинского, его запись, посвященная Александру I и Сперанскому ("Русский архив" за 1874 г., кн. I, стлб. 182-195).
Посылая последний материал, Вяземский признавался, что долго над ним работал и был удовлетворен результатом: "Кажется, взгляд мой довольно новый и по убеждению и совести моей довольно верный. Нельзя же давать одним Пыпиным перекраивать старину на их покрой".
Вяземский постоянно советовался с Бартеневым в отношении посланного материала, просил его критических замечаний. Бартенев навещал Вяземского в Гомбурге и под впечатлением встречи и бесед с ним поместил следующее примечание к отрывку "Из старой записной книжки" в кн. I "Русского архива" за 1874 г., стлб. 1337. Указав, где печатались ранее выдержки "Из старой записной книжки", Бартенев писал об их авторе: "Не знаем, как и благодарить саратовского доставителя этих очерков, заметок и рассказов, в которых в таком обилии разбросаны драгоценные указания по словесной, политической, общественной и бытовой истории нашей. Читатели вправе требовать, чтобы названо было, наконец, имя автора Записной книжки; но мы не можем до сих пор удовлетворить законному их любопытству и скажем только, что нам довелось видеть подлинную рукопись, начатую еще в 1813 году и к радости нашей продолжаемую до сего дня".
После смерти Вяземского в 1878 г. записные книжки были включены в Полное собрание его сочинений, издававшееся С. Д. Шереметевым в 1878-1888 гг., и заняли восьмой, девятый и десятый тома. В восьмом томе (1883 г.) были собраны все тексты, напечатанные самим автором. Они размещены в хронологическом порядке их первого появления в печати, однако без ссылок на место и время публикации. Если текст при жизни Вяземского печатался дважды в разных изданиях, то и в восьмом томе он перепечатывался дважды. Не исправлялись даже явные опечатки, на которые в свое время Вяземский жаловался Бартеневу. Так, по поводу отрывка о Неелове в "Русском архиве" за 1873 г. Вяземский писал редактору: "Опечатки меня смущают и вчуже, а в собственном деле и подавно. Еще бы незначительная опечатка, отсутствие буквы или перемена ее на другую, куда ни идет, но опечатка, искажающая мысль, уже из рук вон. А со мною поминутно бывают такие пассажи. Вот теперь заставляете вы меня говорить о скромности Неелова... У меня значится скоромнее, а у вас выставлено скромнее. Пожалуйста, исправьте" {Письмо от 13/25 ноября 1873 г.}. При перепечатке в Полном собрании сочинений, т. VIII, стр. 158 искаженный текст сохранен. О Неелове сказано, что "он был скромнее" и Мятлева и Соболевского.
далеко не полностью охватывал все встречающиеся имена, все их упоминания в тексте.
Тексты записных книжек, не публиковавшиеся автором при жизни, были помещены в Полном собрании сочинений в девятом (1884 г., книжки 1-14) и в десятом (1886 г., книжки 15-32) томах. Текст печатался по автографам, причем система публикации была следующая: все, что ранее, хотя и в сильно переделанном виде, было напечатано Вяземским и, следовательно, вошло в восьмой том, из томов девятого и десятого изымалось без всякого указания на изъятие или отсылки к тому восьмому. Если оказывалось, что Вяземским опубликована лишь часть записи, то она печаталась в томе восьмом, а остальная в девятом или десятом. Случаи, когда начало записи оказалось напечатанным в томе восьмом, а продолжение или конец (иногда без всякого смысла) в девятом, встречаются часто.
Но не в этом главный недостаток воспроизведения записных книжек в Полном собрании сочинений. Гораздо печальнее отразилась на их тексте принципиальная установка издателя, которая так сформулирована в кратком предисловии к девятому тому:
"Многому из этих записных книжек еще не наступило время для обнародования, и это многое ПС, IX, 1884, стр. VI.}.
Десятки страниц из записных книжек не попали в печать, очевидно, и потому, что, по мнению издателя, публикация их была преждевременна, а также потому, что царская цензура не могла их пропустить. Резкая критика самодержавия, сочувствие декабристам, протест против крепостного права, уничтожающие характеристики "столпов" самодержавия, антирелигиозные высказывания - все это исключено, конечно, по идеологическим соображениям. Однако даже и то, что издатель считал возможным пропустить, наталкивалось в 80-х годах на рогатки цензуры, в результате чего некоторые листы тома девятого печатались дважды {См. Николай Кутанов [С. Н. Дурылин]. Декабрист без декабря. "Декабристы и их время", И. М., 1932, стр. 201-290.}.
Публикация записных книжек по автографам в девятом и десятом томах не ставила себе задачей сохранить подлинный вид и отразить полностью содержание книжек. В Полном собрании сочинений не печатались стихотворения Вяземского, находившиеся на страницах записных книжек, и не оговаривалось их присутствие там; никак не характеризовались многочисленные тексты, по содержанию не принадлежавшие Вяземскому, но с определенной целью переписанные им в записные книжки; не оговаривались многочисленные записи, сделанные Вяземским о чтении книг, о посланных письмах и т. д. Все это лишало читателей возможности представить себе записные книжки во всем их своеобразии и пестроте.
когда неверно прочитанное слово меняет содержание записи или лишает его всякого смысла, например:
Напечатано: "Русский народ решительно не сметлив". Надо: "насмешлив". честной и народной". Надо: "частной". Напечатано: "Богуславский, бежавший из тюрьмы, говорил мне, что он Надо: "эмигрировал" и пр.
Отметим, что и тексты, впервые появившиеся в печати в девятом и десятом томах, так же как и перепечатанные в восьмом томе, не снабжены комментариями, а сделанный к ним указатель не полон. И все же надо сказать, что публикация записных книжек Вяземского по автографам в 80-х годах прошлого века - для того времени серьезное научное достижение. Она ввела в оборот многочисленные исторические, общественные и литературные факты, отразила в ярких, часто сатирических зарисовках совсем недавно миновавшую эпоху и своеобразный облик самого мемуариста.
книжка"". Издание поставило себе задачей популяризировать это литературное наследство Вяземского, прежние публикации которого к эгому времени стали библиографической редкостью. В новом издании перепечатаны тексты по Полному собранию сочинений, причем опубликован не весь материал, находящийся в восьмом, девятом и десятом томах, а лишь избранный, составляющий менее его четвертой части. Развив в своей вступительной статье представление о записных книжках как о литературном жанре, позволяющем "отбрасывать и перемещать материал, не нарушая принципа построения", редактор издания Л. Я. Гинзбург скомпоновала записи, взятые из разных книжек, сделанные в различные эпохи жизни Вяземского, и разместила их по своему усмотрению. Хотя в небольшом предисловии и говорится, что "общая последовательность записей" соблюдена, но это далеко не всегда верно. Краткий обзор записных книжек, который приводится нами далее, показывает, как тесно увязаны записи каждой книжки с эпохой, когда они писались, и с эволюцией взглядов Вяземского. Положительной стороной издания 1929 г. надо считать наличие в нем первых комментариев к записным книжкам.
После 1929 г. записные книжки Вяземского не переиздавались. Между тем нельзя сомневаться, что современные литературоведы и историки обращаются и будут обращаться к ценнейшим сведениям, в них заключенным, а советские читатели найдут в них чтение, поражающее широтой охваченного исторического материала, зоркостью и остротой взгляда автора и своеобразием стиля его записей.