Относя в комментарии пояснения к отдельным записям, здесь мы дадим общие замечания о каждой из публикуемых книжек. Они послужат необходимым введением для чтения и использования материалов, даваемых записными книжками.
Книжка первая была начата Вяземским в 1813 г., в Вологде, где он находился вместе с другими москвичами в ожидании возможности вернуться в сожженную Москву. Назначение книги - служить альбомом для стихотворений, которые вписывались или самими авторами, или переписывались рукой В. Ф. Вяземской. Здесь помещены стихотворения ближайших друзей Вяземского: Жуковского, Батюшкова, В. Л. Пушкина, Дениса Давыдова, Воейкова, Дашкова и, наконец, А. С. Пушкина. Нетрудно ощутить общий, временами шутливый, временами сатирический "арзамасский" дух, объединяющий большинство литературных произведений, собранных в книжке. Здесь находится "гимн" Дашкова - "Венчание Шутовского", послание Воейкова к Дашкову, представляющее злую сатиру на литераторов враждебного направления, и веселое "Post-scriptum" Жуковского к тому же посланию. Литературные произведения самого Вяземского, переписанные в книжке вперемежку со стихотворениями других авторов,- все юмористического содержания. Это литературные пародии на статьи, помещаемые в "Вестнике Европы", на басни графомана Хвостова, бывшие предметом постоянных насмешек арзамасцев. Пародии эти попутно задевали тех или иных членов "Беседы любителей русского слова", врагов "Арзамаса".
Первая записная книжка служила Вяземскому до начала 20-х годов. Если до 1817 г. интересы Вяземского определялись по преимуществу участием его в литературной борьбе "Арзамаса" и "Беседы", то с 1817 г. им овладели интересы общественно-политические. Это были годы, когда он сперва "пылал свободомыслием" в Варшаве, где он с начала 1818 г. находился на службе, а потом, преисполненный негодования и возмущения, принужден был жить в "опале" под Москвой. Настроения этого периода нашли в первой книжке отражение в многочисленных копиях стихотворений Беранже 1817-1823 гг. Вяземский переписывал песни, созвучные его собственным взглядам на европейскую реакцию, на реставрацию Бурбонов во Франции, на политику Священного союза. Мы находим здесь стихотворения "La Sainte Alliance des peuples", "LebonDieu", "Le dieu des bonnes gens", "Nouvel ordre du jour" и др.
Последнее стихотворение, находящееся в книжке в двух копиях и относящееся к 1823 г., отмечает дату, после которой Вяземский, вероятно, этой книжкой не пользовался.
Не являясь "записной книжкой" в узком значении этого слова, первая книжка-альбом служила как бы литературным дневником Вяземского, освещающим как его литературные связи, вкусы, так до известной степени и его общественные воззрения. Увлечение поэзией Беранже сыграло некоторую роль в его биографии. По воспоминаниям В.Ф. Вяземской, во время их жизни в Варшаве царский агент Жандр ходил подслушивать под окнами Вяземских и, между прочим, донес великому князю (Константину Павловичу. - В. Н. ), будто кн. Вяземский распевает песенку Беранже про тогдашние конгрессы: "Vive un congres, deux congres, trois congres!". Было отправлено секретное донесение в Петербург, что способствовало разразившейся над поэтом грозе { РА, 1888, кн. III, стр. 171-173.}.
Песенка Беранже с неточно приведенным припевом - "La mort du roi Christophe" - относится к декабрю 1820 г. (Oeuvres completes de P. J. de Beranger, v. I. Paris, 1847, p. 354-355).
Совершенно иной характер имела вторая книжка, начатая в том же 1813 г., но продолжавшая служить Вяземскому до 1855 г. Собственно, к 50-м годам относятся записи лишь на последних трех страницах. Вся остальная книжка наполнена записями 1813-1829 гг. Все записи этой книжки собственноручные. Это была книжка, куда заносились заветные размышления, касающиеся личной судьбы автора и политических судеб России, мысли о существовании бога и о религии, размышления о литературе и языке, об их историческом значении. В этой книжке все, о чем бы ни писал Вяземский, проникнуто острой актуальностью. Вышеприведенные записи, сравнивающие политику Священного союза с Варфоломеевской ночью, взяты из этой книжки. Политически острые записи начинаются с 1817 г. Можно угадывать многое, недоговоренное Вяземским, по кратким заметкам этого времени:
"Говоря о блестящих счастливцах, ныне окружающих государя, я сказал: от них несет ничтожеством".
"Желтый Карла { "Le Nam jaune" - французское либеральное издание.} может научить шутить забавно: наша молодежь учится по нем тайнам государственных наук. Это Кормчая книга наших будущих преобразователей".
"Теперь везде обнаруживается какая-то набожность и какая-то
"Необходимость в представительном правительстве и в уставе положительных законов заключается в пословице: до бога высоко, до царя далеко".
Скоро рядом с этими намеками на оппозицию существующему политическому строю появляется его развернутая критика. В том же 1817 г. Вяземский пишет о крепостном праве: "По первому взгляду на рабство в России говорю: оно уродливо. Это нарост на теле государства. Теперь дело лекарей решить: как истребить его? Свести ли медленными, но беспрестанно действующими средствами? Срезать ли его разом? Созовите совет лекарей: пусть перетолкуют они о способах, взвесят последствиям тогда решитесь на что-нибудь. Теперь, что вы делаете? Вы сознаетесь, что это нарост, пальцем указываете на него и только что дразните больного тогда, когда должно и можно его лечить".
Присутствуя на открытии сейма в Варшаве 15/27 марта 1818 г., слушая либеральную речь Александра, Вяземский критически наблюдает за царем и записывает в тетради:
"Государь поступил точно по-русски, жалуя всемилостивейше в свои генерал-адъютанты Красинского, избравши его в предводители сейма..."
"Лубинский, отставной генерал..., говорит, что не надобно забывать, что царь конституционный в Польше, есть император деспотический в России, и в борьбе свободы с властию иметь всегда сию истину перед глазами..."
В 1819 г. сомнения в искренности либеральной политики Александра по отношению к Польше становятся все сильнее. Призывая царя "восставить Польшу", Вяземский заключает свою запись следующими предостерегающими словами: "Но если слепое самолюбие ставит тебя на степень восстановителя народа, оставь это дело: ты не свершишь его во благо. Человеческое несовершенство проглянет в сем подвиге божественном, и ты вынесешь с поприща своего негодование России и открытый лист на осуждение потомства".
Политические воззрения Вяземского формировались под сильным воздействием французской просветительной философии и французского либерализма. Сделанные им многочисленные выписки из Вольтера, Дидро, Монтескье, Галиани, Рабо де Сент-Этьена и Бенжамена Констана касались вопросов о существе монархической власти, правах народа и его взаимоотношениях с властью, о революциях прошлых и грядущих.
Но не только цитатами из прочитанного выражал Вяземский свое отношение к этим вопросам. В 1820 г. он записывал следующие строки о Французской революции, являющиеся собственным мнением о ней:
"...теперь, когда кровь унята и рана затягивается, осмелитесь ли сказать, что революция не принесла никакой пользы. Народы дремали в безнравственном расслаблении. Цари были покойнее, но достоинство человечества не было ли посрамлено? Как ни говорите, цель всякой революции есть на деле или в словах уравнение состояний, обезоружение сильных притеснителей, ограждение безопасности притесненных: предприятие в начале своем всегда священное, в исполнении трудное, но не невозможное до некоторой степени".
В 1821 г. в Вяземском не осталось и следа сомнений в роли Александра I. Политика России - жандарма Европы - вызывает негодующие записи, обличающие честолюбивые замыслы царя.
На девяти страницах, написанных 13 марта 1821 г., Вяземский выразил предельную степень своего возмущения политикой Священного союза, предостерегал Александра, напоминая о недавнем восстании Семеновского полка, требовал конституции и конгрессов не царских, а народных. Все эти высказывания печатаются в данном издании впервые, так как в предшествующих изданиях не могли быть опубликованы. Именно записи во второй книжке, сделанные в конце 10-х и начале 20-х годов, свидетельствуют о большой идейной близости Вяземского к декабристам. Эти записи надо читать параллельно с письмами Вяземского к братьям Тургеневым, к М. Ф. Орлову. Есть основания думать, что эту книжку Вяземский давал читать Николаю Тургеневу {21 июля 1821 г. Вяземский писал А. И. Тургеневу: "Да красная моя книжка осталась у Николая Ивановича: при первом удобном случае перешли" (ОА, II, 192). См. также письмо С. И. Тургенева к Вяземскому от 26 апреля 1823 г.: "Наконец брат Александр отыскал вашу красную книгу и отправляет вам ее с этим письмом" ( ОА , II, 314).}. Именно в ней Вяземский предстает перед нами как "декабрист без декабря", образ которого в статье под этим названием создал С. Н. Дурылин, к сожалению, не знавший и не использовавший в ней записей Вяземского, до сих пор не печатавшихся {Николай Кутанов [С. Н. Дурылин]. Декабрист без декабря. "Декабристы и их время", т. II, стр. 201-290.}.
Записи, сделанные во второй книжке после 1823 г., не содержат особенно ярких откликов на общественно-политические события 1823-1829 гг. Декабрьское восстание нашло свое отражение в других записных книжках. Во вторую же книжку Вяземский записывал в это время главным образом свои отзывы о прочитанных книгах. Но затаенная оппозиция правительству продолжала проскальзывать и в позднейших записях этой книжки вплоть до выписок 1855 г., характеризующих тупость николаевской полиции и пошлость ее чиновничьего благополучия. Кратко свое отношение к николаевской России Вяземский сформулировал так: "Что есть любовь к отечеству в нашем быту? Ненависть настоящего положения".
Большой интерес представляет во второй книжке ряд записей, вскрывающих отношение Вяземского к религии и к идее бога. Все эти записи не могли появиться в печати при царской цензуре. Они характеризуют Вяземского истинным учеником "просветителей", материалистом, который отвергает в религии мистическое начало и подвергает резкой критике основные христианские понятия.
"Как растолкуете вы мне, что бог, создавший истину и позволивший нам постигнуть ее, не захотел в ней явить себя нам?"
"И доброго ответа на страшном судите Христове просим. Зачем страшном?
"Зачем облекаем мы всегда бога человеческими понятиями? Зачем называть его отцом? Что за отец, который о детях не печется и дал им волю проказничать, как хотят, чтобы иметь жестокое удовольствие наказать тех, которые от него отшатнулись..."
Все эти рассуждения Вяземского выражали глубокие сомнения его в существовании бога, которые его сопровождали до могилы, несмотря на совершенное им для поклонения христианским святыням путешествие в Палестину и ряд написанных стихотворений религиозного характера. К концу жизни он почти теми же словами, как в записной книжке 1820 г., писал о боге:
{* "Свой катехизис сплошь прилежно изуча...", 1872 г. (П. А. Вяземский. Избр. стих., М.-Л., "Academia, 1935, стр. 362).}
Цитаты из Дидро на те же темы, внесенные в книжку, показывают, где находил Вяземский поддержку в своей критике христианских представлений.
Записи литературные, историко-литературные и лингвистические занимают во второй книжке также много места. Большая их часть, в особенности в первой половине книжки, тесно связана с борьбой "Арзамаса" и "Беседы". Выпады против Шишкова, Шихматова, П. И. Кутузова, Шаховского, резкая критика Хераскова, Сумарокова, Богдановича, защита Жуковского от нападок его врагов, рассуждения о создании новых слов, необходимых для выражения новых понятий,- все эти записи характеризуют Вяземского-арзамасца. Он предлагал разнообразные способы обогащения русского языка. Он советовал рыться в летописях, брать слова из иностранных языков, призывал "смелых поэтов и смелых прозаиков" открывать богатства русского языка, изобретать новые звуки, не соглашаясь признавать в этом деле авторитет Академии.
В конце второй книжки находятся развернутые отзывы Вяземского о прочитанных сочинениях В. Скотта, Метьюрина, Фенимора Купера, Манцони, Альфреда де Виньи. В этих отзывах выступает Вяземский 20-х годов, борец за романтизм, который он характеризует как "род романтический или просто естественный в противоположность к классическому, который весь искусственный". Еще не зная термина "реализм", Вяземский иногда придавал понятию "романтизм" характерные черты реализма.
Представление о второй записной книжке не было бы полным, если бы мы не отметили находящегося в ней большого количества записей о Польше и ее истории. Большая часть книги заполнялась именно во время жизни Вяземского в Варшаве, в 1817-1821 гг.
Тема Польши проходит почти через все записные книжки Вяземского. Проведя в Варшаве четыре года, Вяземский много размышлял о трагической судьбе польского народа и горячо сочувствовал его стремлению к национальной независимости. Он осуждал грубую, жестокую политику русского самодержавия и считал, что Польше надо предоставить возможность самой выбрать себе "род жизни". Вяземский разделял с декабристами тот пункт их программы, который предусматривал восстановление государственной независимости Польши. Но вместе с тем Вяземский критически относился ко многим сторонам польской жизни. Он осуждал культ Наполеона, который породил у многих поляков неоправданные иллюзии и горькие разочарования.
Симпатии Вяземского были на стороне передовых деятелей польской культуры, среди которых он скоро приобрел верных друзей. В его записях постоянно встречаются имена польских литераторов, актеров, ученых. Овладев польским языком, он стремился своими переводами с польского содействовать сближению русской и польской литературы.
Глубокая, искренняя симпатия и братское сочувствие, которые определяли отношение Вяземского к польскому народу и его культуре, нашло особенно яркое выражение в период польского восстания 1830 г. (записи в книжке восьмой). В то время как официальная Россия торжествовала по поводу разгрома восстания, симпатии Вяземского были на стороне побежденных. Он писал: "В поляках было геройство отбиваться от нас так долго, но мы должны были окончательно перемочь их: следовательно, нравственная победа все на их стороне" (см. стр. 214).
Польские друзья платили Вяземскому уважением и преданностью. До нас дошли письма к Вяземскому "Нестора польской словесности", очень популярного поэта-патриота, Юлиана Урсына Немцевича. Тотчас после удаления Вяземского из Варшавы Немцевич писал ему: "...Ваш открытый характер, Ваш образ мыслей, Ваш литературный вкус, наконец, просвещенность снискали Вам общую любовь и уважение..." В январе 1828 г. Вяземский был избран членом "Королевского общества друзей наук в Варшаве". В краткой характеристике, сохранившейся в бумагах Общества, указано, что Вяземский - "знаток польской литературы, переводил басни Красицкого и Моравского, а также прозой сонеты Мицкевича ...хорошо известен как человек искренно расположенный к польскому народу и польской литературе".
Получив извещение об избрании, Вяземский поспешил поблагодарить и принять титул члена-корреспондента Общества, хотя несомненно этот факт не мог не усилить недовольства правительства.
В Москве и Петербурге Вяземский постоянно общался с представителями польской литературы и искусства, стремясь по возможности облегчить их трудную судьбу. До нас дошли следующие строки из письма к нему Немцевича в 1828 г.: "Господин Мицкевич пишет мне, насколько он и наши польские изгнанники благодарны Вам за Ваше доброе отношение к ним. От имени всех моих соотечественников я приношу Вам самую искреннюю благодарность" {С. С. Ланда. О некоторых особенностях формирования революционной идеологии в России. 1816-1821 гг. Из политической деятельности П. А. Вяземского, Н. И. и С. И. Тургеневых и М. Ф. Орлова (кн. "Пушкин и его время", выл. 1. Л., 1962, стр. 217, 225, 226).}.
музыкальные связи". М., 1963, стр. 83-118.}. Это один из многих фактов, подтверждающих выдающееся значение роли Вяземского в развитии русско-польских культурных связей и отношений.
В Варшаве Вяземский начал третью книжку, ставшую дорожным дневником в его путешествиях. Книжка открывается записями, сделанными во время путешествия из Варшавы в Краков в августе 1818 г.; далее имеются записи о поездке из Варшавы в Петербург в конце того же года и о поездке в Нижний Новгород в 1822 г. Заканчивается книжка записями, сделанными во время поездки из Москвы в Пензу в 1828 г. Если во второй книжке резче всего выразилось негодование Вяземского внешней политикой Александра I и ролью Священного союза, то в третьей книжке наиболее интересно отметить проходящий красной нитью протест против крепостного права. Наблюдая "свободный" Краков, Вяземский записал поразивший его контраст: "В земле свободы видел я на жатве смотрителя с плетью, надзирающего за работою жнецов".
Во время поездки в Краков Вяземский написал свое получившее широкую известность либеральное стихотворение "Петербург". До сих пор оно полностью было известно лишь в копии. В третьей записной книжке находится его автограф в очень ранней, вероятно, первой редакции, в которой мы находим призыв к Александру дать России обещанную конституцию.
Поездка в Москву в декабре 1818 г. также дала Вяземскому много материала для наблюдения над жизнью крепостных крестьян и заставила задуматься над проблемой их освобождения. Есть данные предполагать, что Вяземский хотел принять деятельное участие в освободительных планах литовского дворянства. В 1820 г. он энергично развивал мысль о необходимости создать общество для разработки проблем, связанных с уничтожением крепостного права, и был одним из наиболее убежденных участников обращения к Александру I по этому поводу, обращения, отвергнутого царем. В эти годы Вяземский дал отпускные некоторым из своих крестьян, переписывался на эту тему с братьями Тургеневыми. В третьей книжке он поместил стихотворение, посвященное крепостной деревне,
Russes, ou l'esclavage". Хотя Вяземский сопровождает некоторые выписки скептическими замечаниями, тем не менее мрачная картина помещичьей и крепостной России, которую нарисовал француз, вероятно, показалась Вяземскому достойной внимания. Шестнадцать страниц книжки заполнены выписками из указанной книги {Имеются сведения о написанной в 1824 г. для "Revue Encyclopedique" и не дошедшей до нас статье Вяземского по поводу книги М. Р. Фора ("Русский литературный архив", Нью-Йорк, 1956, стр. 50-51).}.
Во время путешествия в Пензу в путевых записках Вяземского опять находят место его размышления о крепостном праве. Он пишет о дворянке, засекшей девочку, подробно описывает крепостной пензенский театр, в котором помещик-хозяин сечет актеров, вымещая на них свои неудачи Его рассуждения по поводу "уродства гражданского", т. е. прав помещика не только на земледельческий и промышленный труд крепостных, но и на их личность, приводят его к воспоминаниям о крестьянских восстаниях и заставляют сделать вывод:
"Рабство - состояние насильственное, которое должно по временам оказывать признаки брожения и, наконец, разорвать обручи недостаточные".
Годы, когда заполнялась третья книжка, были годами энергичной литературной деятельности Вяземского. В различных мелких записях для памяти мы находим сведения о работе Вяземского для "Московского телеграфа", о его литературной переписке этого времени и, наконец, материалы о Фонвизине, которые он начал собирать, готовясь писать исследование о нем.
Материалы о Фонвизине находятся и в следующей, четвертой записной книжке. Ее особенность заключается в том, что в ней отсутствуют оригинальные записи Вяземского. Она вся состоит из копий различных литературных и исторических документов, переписанных П. А. и В. Ф. Вяземскими, а также рукою писца. Поэтому, не публикуя ее в тексте, мы даем лишь ее описание в примечаниях. Время пользования этой книжкой не поддается точной датировке, ее основную часть можно отнести к середине 20-х годов. Это заставляет искать в ней отражения событий 14-го декабря. И, действительно, декабризм и декабристы до некоторой степени определили ее содержание. В ней оказались переписанными два сочинения, служившие декабристам для агитационных целей. Одно из них - "О необходимости законов" - явилось переработкой сочинения Д. И. Фонвизина "Рассуждение о непременных государственных законах", сделанной Никитой Муравьевым. Направленное против "самовластья", оно дает жестокую критику русского самодержавия. Другое произведение - "Разговор любопытный" - незаконченное агитационное сочинение Н. М. Муравьева, также изобличавшее самодержавие, излагавшее историю его происхождения в России и пропагандировавшее конституцию. К обоим документам Вяземский сделал позднейшие примечания, в которых указывал на связь их происхождения с деятельностью декабристов.
июля 1826 г., за несколько часов до смерти. Этим письмом заканчивается четвертая книжка. Интересно отметить находящиеся в ней автограф стихотворения Баратынского "Череп" с неизвестными вариантами, копию части поэмы Пушкина "Вадим" с двумя неизвестными полустишиями и копию стихотворения Дельвига "Петербургским цензорам". Последняя представляет как бы отклик на переписанные перед нею "Стансы к Элизе" Олина, сопровождаемые замечаниями цензора Красовского и ответами на них Олина. В эти годы Вяземский особенно бурно негодовал на гнет цензуры, преследовавшей его.
Переписанные в этой книжке многочисленные исторические и историко-литературные материалы свидетельствуют о намерении Вяземского издавать специальные сборники архивных документов, которые он старательно разыскивал и копировал. Если бы не запрещение Николая I, то уже в первой половине XIX в. вышло бы издание, подобное позднейшим изданиям Бартенева, который заимствовал у Вяземского не только название, но и многие собранные им в Остафьевском архиве материалы. Интересно привести следующее сообщение о предполагавшемся издании Вяземского, напечатанное в "Литературных прибавлениях к Русскому инвалиду" (1837, No 3, стр. 28, "Смесь") и имеющее непосредственное отношение к материалам как четвертой, так и других записных книжек: "В первых месяцах нынешнего года выйдет презанимательный исторический и литературный сборник: "Старина и Новизна", издаваемый князем П. А. Вяземским. В этом сборнике будут помещены многие любопытные материалы, относящиеся до истории нашей, извлеченные из бумаг графа Ивана Григорьевича Чернышева и подаренные издателю сыном его графом Григорием Ивановичем. Между прочими статьями упомянем о письмах и рескриптах царевича Алексея Петровича, Екатерины II, графа Чернышева, об анекдоте о принце Бироне и проч. и проч., почерпнутых из других достоверных источников; будут еще письма Екатерины II к вице-адмиралу принцу Нассау-Зигену, отрывок из собственноручных записок графа Ростопчина, воспоминание о графе Каподистрии и некоторых современных ему происшествиях. Литературное отделение будет также разнообразно и составлено из отрывков из собственноручных записок Ив. Ив. Дмитриева, нескольких писем Карамзина, из повестей, разных стихотворений, писем о современной русской литературе; нескольких глав из биографических и литературных записок о Фонвизине и временах его, известие о первых трех песнях "Потерянного рая" с английского прозою на русский язык переведенных нашим поэтом Петровым и не напечатанных в собрании творений его и проч. В конце книги будут помещены разные снимки с рукописей, вошедших в состав сборника".
Критика, оппозиция по отношению к самодержавию и крепостнической России, которые мы отмечали в первых четырех книжках Вяземского, полно, горячо и убежденно вылились в записях книжки пятой, относящейся к 1825-1831 гг. Начал ее Вяземский летом 1825 г. во время поездки в Ревель и поместил в ней несколько черновых набросков своих стихотворений ("Нарвский водопад", "О. С. Пушкиной", "К мнимой счастливице"), затем включил несколько выписок из январской книжки "Revue Encyclopedicpie" 1825 г., свидетельствующих об интересе к проблеме прогресса, освободительному движению в Греции и Байрону. На следующее лето, отправляясь вновь в Ревель, Вяземский опять взял с собой ту же книжку. Это были месяцы следствия над декабристами и напряженного ожидания результатов суда. Приговор, также как и все поведение правительства и судей в деле декабристов, вызвали в Вяземском бурю негодования, для которого он едва находил достаточно сильные выражения в своем дневнике. Характерно, что, публикуя в Собрании сочинений Вяземского его записные книжки, редакторы издания были вынуждены напечатать пятую книжку с большими купюрами, потому что и в 1884 г. она звучала резким обличением самодержавия {См. указанную статью С. Н. Дурылина.}.
Основная мысль Вяземского заключалась в том, что за декабристами стояла вся подлинная Россия, что они действовали под воздействием тех масс, долготерпению которых пришел конец. Для Вяземского в этом отношении не было сомнений: дело декабристов "было делом всей России, ибо вся Россия страданиями, ропотом участвовала делом или помышлением, волею или неволею в заговоре, который был ничто иное, как вспышка общего неудовольствия. Там огонь тлел безмолвно, за недостатком горючих веществ, здесь искры упали на порох и они разразились. Но огонь был все тот же!".
уродливый нарост, образованный и упитанный гнилью, от коей именно и хотели очистить тело государства" восставшие.
Во главе Следственной комиссии стоял брат царя, "по званию своему, по родству пристрастное лицо". Вяземский возмущался не только безнравственностью, бесчеловечностью следствия и приговора, но и политической бестактностью: "Какая нужда великому князю добровольно идти в заготовщики палача, когда и без него найдется их довольно?.." Вяземский клеймил царя и его брата, называя их "молокососными кровопийцами", а по поводу верховного суда восклицал: "О, подлые тигры! и вас-то называют всею Россиею и в ваших кровожадных когтях хранится урна ее жребия".
Горячее сочувствие идеям декабристов и их действиям Вяземский выразил следующими словами: "Ниспровержение этой мнимой России и было целию голов нетерпеливых, молодых и пламенных: исправительное преобразование ее есть и ныне, без сомнения, цель молитв всех верных сынов России, добрых и рассудительных граждан: но правительства забывают, что народы рано или поздно, утомленные недействительностию своих желаний, зреющих в ожидании, прибегают в отчаянии к посредству молитв вооруженных".
В пятой записной книжке нашел отражение высший гражданский порыв Вяземского. Годы, последовавшие за разгромом декабризма, научили его сперва глубоко запрятывать в себе подобные порывы, потом заглушили их вовсе. Негодование постепенно переродилось в злую скептическую насмешку, которая не покидала Вяземского и в годы его официального примирения с правительством. Примирению предшествовал ряд обстоятельств, подтолкнувших его сделать первые шаги к возвращению на службу.
идей в России": "В недрах губерний, а главным образом в Москве, заметно увеличивается прослойка независимых людей, которые, отказавшись от государственной службы, сами управляют своими имениями, занимаются наукой, литературой; если они и просят о чем-либо правительство, то разве только оставить их в покое. То была полная противоположность петербургскому дворянству, связанному с государственной службой, с двором и снедаемому низким честолюбием: уповая во всем на правительство, оно жило только его милостями. Не домогаться ничего, беречь свою независимость, не искать места - все это, при деспотическом режиме, называется быть в оппозиции. Правительство косилось на этих праздных людей (ces faineants) и было ими недовольно..." {А. И. Герцен. Собрание соч. в тридцати томах. Изд-во АН СССР т. VII, стр. 83 и 213.}.
"Бездельником", к тому же особенно подозрительным по своим дружеским связям, по своему литературному дарованию, был в глазах николаевского правительства и Вяземский, нигде не служивший, разъезжавший по своим имениям, занимавшийся писательским трудом. Клевреты правительства повели против него наглую клеветническую кампанию. Бороться с нею в период общей подавленности, упадка и страха Вяземский был не в силах. Клевета, которой его окружили враги в годы его "опальной" жизни в Москве, становилась опасной для будущего не только его самого, но и его семьи. Спасти его могло лишь возвращение на торный путь - государственную службу. Но прежде надо было найти способ вернуть себе доверие правительства. С этой целью им была написана "Исповедь", переданная Николаю через Жуковского. В ответ на нее последовало назначение Вяземского на службу.
Весь этот период жизни Вяземского (1828-1830) нашел отражение в книжке седьмой {О книжке шестой будет сказано далее.}, в которой он с большой тщательностью копировал переписку по поводу клеветнических измышлений, направленных против него. Он переписал в нее также свою "Исповедь". Все эти документы Вяземский снабдил позднейшими примечаниями, вскрывающими оборотную сторону официальной переписки. "Записка о князе Вяземском, им самим составленная" - так называется в записной книжке "Исповедь" - несколько отличается от текста, напечатанного в Собрании сочинений (т. II). Следует отметить, что в эту же записную книжку, где были переписаны документы, характеризовавшие недоброжелательное отношение к нему Николая I и его приближенных в 1828-1829 гг., Вяземский переписал и документ 1833 г., свидетельствовавший о том же. Вяземский как бы собирал вместе документы своей "тяжбы" с Николаем I.
много людей в Варшаве, русских и поляков, с которыми я в связи, я там все и всех так коротко знал, что и по участью, и по любопытству теперь всеми мыслями и всеми помышлениями моими в Варшаве",- писал он Булгакову 5 декабря 1830 г. Он не выражал в этом письме того сочувствия польской национальной идее, которое сквозило в его записях 1819 г., и объяснялось это, конечно, не только тем, что он писал лицу, перед которым надо было осторожно выражать свои политические мнения: несомненно, убеждения его за истекшее десятилетие значительно изменились, но интерес к восстанию Польши все же был у него чрезвычайно велик. Из седьмой книжки мы печатаем в основном тексте лишь "Исповедь" как важнейший автобиографический и публицистический документ. Все остальные материалы помещены в отделе Дополнений.
В восьмой записной книжке находятся записи, которые свидетельствуют, что Вяземский с неприкрытым презрением относился к душителям восстания. Начиная с 4 декабря 1830 г. по 22 сентября 1831 г. Вяземский записывал в дневник свои размышления по поводу польских событий, невольно проводя параллель между восстанием в Варшаве и восстанием 14 декабря 1825 г. Его возмущали жестокость и бездарность царской политики в Польше. Осуждению постыдной роли царской России в польском вопросе посвящено в дневнике Вяземского в восьмой книжке несколько негодующих страниц, которые не могли быть полностью напечатаны при царской цензуре.
в возмущениях есть прилипчивость, заразительность, поветрие". Он жадно собирал все рассказы о том, как реагировал народ на холеру и на меры, принимаемые правительством: "В самом деле любопытно изучать наш народ в таких кризисах. Недоверчивость к правительству, недоверчивость совершенной неволи к воле всемогущей оказывается здесь решительно. Даже и наказания божия почитает она наказаниями власти... Изо всего, изо всех слухов, доходящих от черни, видно, что и в холере находит она более недуг политический, чем естественный, и называет эту годину революцией)". 14 декабря, польское восстание и холерные возмущения - эти три темы переплетаются в записях Вяземского за 1830-1831 гг. Записывает он о восстании в Севастополе, в Тамбове, делая следующее замечание, которое хотя и не дописано из осторожности, но его можно ясно понять как характеристику жандармской политики Николая:
"Слово Александра, что он не положит оружия, доколе не будет ни единого врага на земле русской, слово великодушного царя. Слово, что не положит оружия, доколе не будет наказан последний возмутитель, слово п.". Расшифровываем это сокращение как "палача", как прозвище Николая, казнившего декабристов.
Восьмая записная книжка была начата весной 1829 г. Сперва она предназначалась для различных выписок из книг. Среди цитат и отрывков из Шекспира, из французских журналов находится большая выписка, сделанная рукою Вяземского из "дела о зарезавшихся 35-ти человеках" - крестьянах Саратовской губернии Аткарского уезда, крепостных графини Гурьевой. Вяземский, очевидно, имел в руках подлинное судебное дело сектантов и навещал в тюрьме оставшегося в живых организатора этого самоистребления.
Книжка, предназначавшаяся для выписок, была скоро превращена в дневник - первый дневник Вяземского, который он вел в обычных (не путевых) условиях жизни. В одной из начальных дневниковых записей Вяземский объяснил, что побудило его вести дневник: "Зачем начал я писать свой журнал? Нечего греха таить, от того, что в "Memoires" о Байроне (Moor) нашел я отрывки дневника его. А меня чорт так и дергает всегда вслед за великими". Дневник велся всего полтора года; тем не менее он является чрезвычайно ценным документом для характеристики общественно-политических взглядов Вяземского, а также быта, его окружавшего. Отметим многочисленные отклики на июльскую революцию во Франции и сведения о беседах с Пушкиным.
Пропущенная нами в порядковом перечислении шестая записная книжка содержит мало оригинального материала, но интересна для изучающих Вяземского-писателя. В ней находится перечень ранних стихотворений Вяземского, сведения о литературной работе его в 1829 г., о переписке с литераторами и множество мелких выписок из самых разнообразных книг, по преимуществу французских. Эта книжка свидетельствует о том, что Вяземский подготавливал в это время несостоявшееся собрание своих сочинений и в этот последний год своей независимой жизни жил чрезвычайно интенсивными литературными интересами. После поступления на службу его писательская деятельность почти прекратилась.
Значительно менее интенсивно стали заполняться и записные книжки. За следующие 20 лет (1831-1850) мы имеем шесть книжек, из которых лишь одна тринадцатая представляет значительный интерес. Остальные очень малы по объему и в общественно-литературном отношении менее интересны. Книжка девятая содержит в начале несколько выписок из журналов 1832 года, несколько записей рассказов И. И. Дмитриева в 1833 г. и копию сентиментального стихотворения. Вся остальная часть книги занята историческими выписками, которые делались, вероятно, в 1849-1850 гг. (время путешествия Вяземского в Турцию и в; Палестину).
Книжка десятая является книжкой путевых заметок во время путешествия Вяземского с семьей в Италию в 1834-1835 гг. Вяземские везли в Рим тяжелобольную дочь, которая там и умерла. Это обстоятельство не могло не отразиться на характере записей. Вяземский в них очень лаконичен, бегло фиксирует свои впечатления, отмечая в большинстве случаев очень кратко внешние события своей жизни.
когда он еще продолжал страдать от недавно пережитой потери и сам отмечал, что "при нервах в беспорядке" он неспособен писать "журнал". В этой же книжке находится дневник его пребывания в Ревеле в июле-августе 1844 г., представляющий лишь точную регистрацию его времяпрепровождения среди светского общества. В полном собрании сочинений эта книжка не публиковалась.
Книжки двенадцатая, тринадцатая и четырнадцатая отражают путешествие Вяземского в 1838-1839 гг. по Западной Европе, вызванное болезнью глаз. В первой из указанных книжек эти записи незначительны и лишь дополняют основные сведения, помещенные в книжке тринадцатой. Больше места в двенадцатой книжке отведено дневниковым записям 1843 г. (поездка в Ревель). Однако, как и охарактеризованные выше записи о пребывании в Ревеле в 1844 г., записи 1843 г. носят регистрационный характер.
Значительный интерес представляет тринадцатая {В ПС, общество, и насыщенную политическими интересами атмосферу Парижа.
Записи, сделанные в России в течение 1841-1860 гг., пронизаны ядовитой критикой самодержавия и отдельных представителей власти. Хотя Вяземский в это время уже числился в лагере консерваторов, хотя он уже зарекомендовал себя как враг передового демократического отряда русского общества, он продолжал критиковать бездарность правительства Николая и ничтожество выдвинутых им государственных деятелей. Рассуждая о самодержавии, Вяземский указывал, что при нем закон не является моральной силой, а только личным произволом. Собственно власть самодержца в условиях России - это анархия, и если Людовик XIV говорил: государство - это я, то Николай мог бы еще с большим правом сказать: анархия - это я. Правительство в России, по мнению Вяземского, всегда готово к авантюре, нетерпеливо, невоздержанно, разрушительно. Принятые правительством меры в большинстве таковы, что честным людям остается объяснять их только результатом тайного влияния какого-то заговора, толкающего власть по роковому пути к крушению.
"У нас самодержавие значит, что в России все при действии одних людей все рушилось бы давным давно... У нас власть никогда ничего не выжидает, не торгуется с людьми, не уступает. Это сила, но сила вещественная, против которой даже и при общем повиновении противодействует сила умственная, которая рано или поздно возьмет верх".
"Одна моя надежда, одно мое утешение в уверении, что он и они увидят на том свете, как они в здешнем были глупы, бестолковы, вредны, как они справедливо и строго были оценены общим мнением... Иначе политическое отчаяние овладело бы душою".
Так писал Вяземский в 40-х годах о Николае и его правительстве. Критика самодержавия- основная тема половины записей тринадцатой книжки, и понятно, что многие из этих записей по цензурным соображениям не могли войти в прежние ее публикации. В них отсутствуют чрезвычайно едкие характеристики крупнейших сановников николаевского царствования. Так, беспощадную характеристику дал Вяземский графу М. С. Воронцову, рисуя его, согласно с эпиграммой Пушкина, "полным", законченным подлецом. Отрицательные черты остро подмечает Вяземский у Уварова, Блудова, Киселева. Особенно издевается он над Горчаковым и дипломатией России, не умеющей после Севастопольского поражения вести себя с нужным достоинством. Страницы, посвященные Горчакову и конгрессу в Варшаве (см. стр. 336-337 и прим. 459),- злейший памфлет на внешнюю политику России в 60-х годах.
Книжка четырнадцатая, начатая одновременно с предыдущей в Брайтоне в 1838 г. {В т. IX, стр. VI эта книжка рассматривалась как вторая часть книжки одиннадцатой и не публиковалась.}, содержит записи дорожных расходов и заметок для памяти. В ней Вяземский поместил выписки из путеводителя по Англии, сопроводив их своими замечаниями. Далее он вписал в эту книжку копии разного рода документов, имеющих исторический интерес (письма Канкрина, Поццо ди Борго, Ростопчина и др.). Характерно, что и здесь нашел отражение интерес Вяземского к Польше и ее истории.
Отметим еще краткую запись о поэтах Франции, выходцах из народной среды. Заканчивается книжка копией статьи Тютчева на французском языке "Россия и революция", к которой Вяземский сделал примечание: "Писано Тютчевым 1848, после февральской революции".
Этими словами Вяземского заканчиваем и мы данное издание его записных книжек. 1848 год - год европейских революций - был датой, когда Вяземский официально встал в ряды защитников "устоев" крепостнической России - "самодержавия, православия, народности". Его отход от позиций, сближавших его с декабристами, подготовлялся с конца 20-х годов, но подготовлялся медленно, подспудно, незаметно даже для него самого. Непримиримый враг самодержавия превращался постепенно в его защитника от тех сил, которые должны были похоронить не только самодержавие, но и тот класс, к которому принадлежал и сам Вяземский. Революции 1848 г. завершили этот процесс, продолжавшийся на протяжении 30-40-х годов. В 1848 г. Вяземский открыто присоединил свой голос к тем, кто противопоставил "святую Русь" "безумному" революционному Западу.