4-го августа 1819.
Иные мгновенные впечатления не только живее, но и полнее долговременных размышлений. Я вчера ехал один из шумной Багатели через уединенную, сумрачную рощу Лазенки: сей одинокий, неосвещенный замок, сие опустение в резкой картине явили мне судьбу сей разжалованной земли, сего разжалованного народа. Я часто размышлял о участи Польши, но злополучия ее всегда говорили уму моему языком политической необходимости: тут в первый раз Польша сказалась мне голосом поэзии. Я ужаснулся! и готов был воскликнуть: Государь, восставь Польшу! Ты поступишь в смысле природы, если душа твоя встревожена была ощущением подобным моему! Но если слепое самолюбие ставит тебя на степень восстановителя народа, оставь это дело: ты не свершишь его во благо. Человеческое несовершенство проглянет в сем подвиге божественном, и ты вынесешь с поприща своего негодование России и открытый лист на осуждение потомства 103 .
Я думаю, мое дело не действие, а ощущение: меня надобно держать как комнатный термометр: он не может ни нагреть, ни освежить покоя, но никто скорее и вернее его не почувствует настоящей температуры 104 .
Слог одного из древних, сильный и плотный, но отрывистый и преломленный, сравнивали с щитом Минервы, обломанном на куски.
В одном письме к г-же Неккер Томас говорил о строгом суждении парижан о царе Леаре, трагедии Дюсиса: "Деспотические приговоры сих преподавателей вкуса сходствуют не мало с государственными постановлениями некоторых государей, кои, чтобы покровительствовать скудным заведениям отечественным, преграждают привоз изделий богатых мануфактур чуждого народа. Негодующие бедняки издают законы против богатств, коих у них нет, и гордятся потом экономическою своею нищетою. Иные говорят, что такие трагедии хороши только для народа. Мне кажется, что никогда гордость так унижена не была, как сим различием: ибо, с одной стороны, ставят нравственность и чувство, с другой - критику и вкус, и сим последним отдается преимущество. Ничто, может быть, так хорошо не доказывает, что у просвещенных народов некоторый вкус усовершенствовался почти всегда в <убыток> ущерб нравственности. Может быть, чем народ развращеннее, тем вкус его чище" 105 .
О, Небо! Небо! Зачем при склонностях мирных дало ты мне порывы мятежные? Зачем не могу вкусов своих согласовать с страстями своими? Тихое забвение, убежище одинокое, тень двух-трех дерев, светлый бег ручья! при вас мысль моя отдыхает, вами ограничилось бы честолюбие моих желаний, но страсти, пагубные страсти на крыльях бури уносят меня далеко от вас! В волнении тоски беспредельной я вздыхаю по вас: на вашем безмятежном лоне порываюсь на движение новое, и в всегдашней борьбе с самим собою я почерпаю жизнь в потрясении и стыке наклонностей друг другу противных. Но мне ли пенять за то? Не из сего ли тайного и глухого <кипения> волнения родится вечно биющий источник поэзии, который один утолить может жажду души, чуждой земным благам,- души, иссохнувшей бы на пошве, где, по преданиям толпы, растет <земное> человеческое счастие и расцветают житейские выгоды.
И яркою струей прорезать мглу веков 106 .
Бирон был большой охотник до лошадей. Граф Остейн, Венский министр при Петербургском] дворе, сказал о нем: он о лошадях говорит, как человек, но о людях или с людьми, как лошадь 107 .
Генерал Рожнецки рассказывал мне, что около Гжатска в 12-м году пойман был крестьянин и допрашиваем о какой-то дороге. Не знаю - было единственным его ответом, несмотря на угрозы ему делаемые, несмотря на побои. Вот герой в своем быту. Сие упорство и твердость весьма поразили Наполеона и окружающих его; но Наполеон не хотел показать неприятного впечатления и ругал допрашивающих, уверяя, что они верно изъясняются с ним не по-русски 108 .
Невежество не столь далеко от истины, как предрассудок (Дидерот. Письмо о глухих и немых) 109 .
Я заметил, что человек, коего нельзя было бы фразы исправить, не переделывая их вовсе, такой человек, коего голову преобразовать иначе не можно, как замещая ее другою (тут же).
Je jette mes idees sur le papier, et elles deviennent ce qu'elles peuvent {Кидаю мысли свои на бумагу, и справляйся они, как умеют ( фр .). ( Перевод Вяземского ) .} (тут же) 110 .
Уже блюстители Казанские измены
Восходят высоко Свияжски горды стены!
Сумбеке город сей был тучей громовой,
Висящей над ее престолом и главой,
И Волга, зря его, свои помчала волны,
Российской славою, татарским страхом полны;
Ужасну весть ордам о граде принесла; и пр.
Что значат стены, которые блюстители Казанские измены? Город, который громовая туча, и следственно, город, который висит над ее престолом и главой. Где тут ясность? О поэзии Хераскова, как о смутном, сновидении, никакого отчета себе дать не можно. Какая нить критики, проведет по этому лабиринту слов, картин? {Несправедливые придирки. Стихи не хороши, но не бессмысленны. 1836, 18 декабря. - Прим. Вяземского. } 111
Я в Хераскове люблю ловить хорошие стихи:
Ты властен все творить, тебе вещает лесть,
Ты раб отечества, вещают долг и честь.
Из речи князя Александра спящему Иоанну в первой песни. С каким, простодушием взывает он:
Когда земля дрожит и небо громы мещет:
Что пользы, что стихи в улику им пишу? (4-ая песня).
Думали ли когда Грации, Венера, Амур царствовать в рощах Казанских над сердцами смуглых татаров? Херасков в своих картинах не заботился совсем о местной краске; но не будем упрекать его в этом забвении, вспомня, что и Тассу делают тот же упрек. Побережем память. Тасса!
Поэтам дано право быть самохвалами: но надобно, чтобы благородство языка выкупало перед судиями погрешность самохвальства.
Никто, без сомнения, не дерзнул бы зажать рот Горацию, когда он в поэтическом исступлении поет свою апотеозу. Восторг - открытый лист поэта, но где восторг в стихах Хераскова, когда он заставляет пустынника Вассиана рассказывать на небе Иоанну, упоминая о Трубецком:
Сей род со временем с тем родом съединится,
От коего певец Казанских дел родится;
Увидеть свет ему судьбина повелит,
Где Польшу бурный Днепр с Россиею делит.
Прости, коль он тебя достойно не прославит,
Любовь к отечеству писать его заставит.
И мысли и слог прокормежного листа. К какой стати Вассиану извинять Хераскова перед Иоанном и ходатайствовать за него.
В другом месте еще языком непростительнейшим говорит он о себе:
Вложите плач и стон в сказание мое,
Дабы царицы сей вещал я о судьбине,
Как бедства, страхи, брань умел вещать доныне.
От браней ко любви я с лирой прелетал,
Недовершенный труд моим друзьям читал.
О! Если истину друзья мои вещали,
И муз любители у невских берегов
Сих часто слушали внимательно стихов и пр.
Мои составленные песни. И в самом деле составленные: вдохновение нигде не показывается. И "Вестник Европы" составляется Каченовским 112 .
Italia! Italia! о tu cui feo la sorte
Dono infelice di belezza, ond'hai
Funesta dote d'infiniti guai
Che in fronte scritti per gran doglia porta {*} и пр.
{* Италия! Италия! О, ты,
Что красоты владеешь страшным даром!
В нем - вековых страданий тяготы!
Твой светлый лик клеймя проклятьем ярым.
(Перевод с итал. В. Фишера) .}
Сонет Filicaia [Филикайа]. Поэт 17-го века написал 6 сонетов и одну canzone (канцону) на бедствия отечества. Байрон подражал или лучше сказать перевел этот сонет в своем Пилигриме 113 .
Вольтер говорит о Гольдони, что явление его на театре может назваться именем поэмы Триссина: Италия, освобожденная от Готфов 114 .
Какое главное действие Иоанна в Россиаде? Взглянуть на щит,
Иное быть царем, иное жить в пустыне;
Не делай нам препятств и не кажись отныне.
Хотя (прежде) и признавал в нем мудрость свыше дарованную, когда говорил ему:
Но ты премудростью исполненный небесной,
О старче, о делах предбудущих известной.
Но что же отвратило Иоанна от послушания советов старца? Дева, вбежавшая и вопиющая к монарху:
Неси, о, государь! к Казани огнь и меч,
Вели ты воды вкруг, вели их землю жечь,
Да воздух пламенем ордынцам обратится;
Но что уж мой супруг ко мне не возвратится!
И смертью многих орд не возвращу его
И жертва лучшая конец мой для него.
В самом беспамятстве своем она приходит к рассуждению, которое, однако же, Иоанна не трогает и <он>
Царь, в сердце горести носящий остро жало,
Ко старцу обратясь, вещал: еще ли мало!
Еще ли мало нам причин спешить на брань
И Тартару сия страшна была бы дань.
Простительно ли нам судьбину видя люту,
Отсрочивать войну хотя одну минуту? и пр.
поругана в чалме
По камням бегает при солнце, при луне.
Безбожие: Серпом луна видна среди чела его.
Обещает Иоанну державы на Востоке с тем, чтобы он отказался от России и христианства. Какое сумасбродство! Но Иоанн однакоже едва ли не колеблется и уже
Хотел главу склонить, но вдруг на щит взглянул,
Померкнул щит, и царь о старце вспомянул 115 .
Rabaud de St. Etienne [Рабо де Сент-Этьен].
Как жестоки быть не могут войны, которые последуют за объявлением прав, но объявление сие провозгласившие должны избежать упреков: прежде надлежало бы жаловаться тому, что печатание было изобретено. Поток мнений только от того становится широким и стремительным, что он накоплен многими ручьями и пробивался через поколения.
Христиане долго таили свой Евангелий и тогда только его обнародовали, когда оказались в силе. Евангелий объявления прав вверен был народу нескромному и легкомысленному, который все говорит, что знает. Вот все, на что можно жаловаться рассудительно: но объявление прав настигло, как комета исчезнувшая показывается в свое время: астрономы ее предсказали.
Невыгода народов заключается в их невежестве, рассеянии, в разнообразности языков, обычаев, законов и нравов и в нелепости народных ненавистей. Цари пользуются войсками, золотом народов и навыком власти: они все говорят одним языком; имеют послов, лазутчиков, переписки и договоры, быстроту хотения, согласия и исполнения, а к тому же все знают, что они и братья двоюродные.
Вообще истине новой нужно не менее тридцати лет, чтобы укорениться в народе многочисленном, когда он спокоен и бесстрастен. Пока не отозвалась она несколько раз во всех ушах, пробудила ленивых, поразила беспечных, обратила упрямых и суеверных, что одно и то же, и разоблачила ханжей, поколение миновалось. Но во времена необычайные и когда два мнения сшибаются, то, которое истинно, провозглашается с такою живостью, что успехи его неимоверны: оно подкрепляется противоречием и разносится страстями - год войны тогда более столетия в иное время.
А так как истина никогда одна не бывает, но ведет за собою множество следствий, то противоречие, которое, как известно, высекает искры новые, вызывает из недра мраков истины, о коих еще не так скоро бы вздумали; таким образом, противники истины поражены бывают толпою союзников, которые совершенно их обезоруживают.
Мнения начальные, правила, как вода, всегда уравнивается: ее задерживают, противуставляют ей плотины, спускают ее; но всегда стекается она где-нибудь.
Вся политика Франции заключается отныне в распространении просвещения и свободе печатания. Букварь будет учителем грядущего поколения и начальные училища Франции училищами рода человеческого 116 .
В той же комнате английского трактира в Варшаве, в коей Наполеон после бедствий русского похода давал свою достопамятную аудиенцию Прадту и некоторым полякам, труп Моро спустя несколько месяцев лежал во время перевоза бренных останков его в Петербург 117 .
La faux du tribunal assassin semblait s'etre egaree en tombant sur une tete coupable {Коса разбойничьего трибунала как бы заблудилась, упав на голову виновного ( фр .). },- говорит Лакретель о казни Филиппа Орлеанского.
"La convention decrete que la guerre de la Vendee sera finie le 20 Octobre" {Конвенция декретирует, что Вандейская война окончится 20 октября ( фр .). }. Генерал Этель командовал тогда армиею 118 .
Descend par habitude au rang de delateur.
Tibere. Trag. de Chenier {*}.
(Пав. Ив. Кутузов) 119 .
{* Как! Этот Фульциний, сенаторский подмастерье Спускается по привычке в ряды доносчиков.
"Тиберий", трагедия Шенье (фр.). }
Отныне не будет уже войн за народы, а только за царей. В 812-м году существовал точно - священный союз: провозглашенный, его не стало (февраль 820) 120 .
"Тело врага умершего всегда хорошо пахнет",- говорил Вителлин. Карл IX.
Сенека сказал о боге: Scripsit fata sed sequitur, semel jussit, semper paret {Он предначертал судьбы, сам следует им, приказав однажды, постоянно повинуется (лат.). } 121 .
Все счастие народа, сказал Монтескье, состоит в мнении, которое он имеет о кроткости правительства. Министр недогадливый хочет всегда <напомнить> показать вам <о том>, что вы невольники; хотя и было бы так, долг его то утаивать 122 .
В народе рабском все понижается. Надобно стремиться выговором и движением, чтобы отнять у истины ее вес и обиду, колкость. Тогда поэты то же, что шуты при царских дворах: презрение, которое к ним имеют, развязывает ум, язык. Или, если хотите, они походят на тех преступников, кои, представленные к суду, избегают наказания только тем, что притворяются сумасшедшими. (Diderot. De la poesie dramatique) {Дидро. О драматической поэзии (фр.). } 123 .
Я всегда люблю в многолюдном обществе мысленно допрашивать спины предстоящих: <сколько> которые из них подались бы на палки? И всегда пугаюсь числом моих изысканий. Я не говорю уже о спинах битых с рождения, а только о тех, кои торговались бы с палками и выдавали бы себя на некоторых условиях: иные щекотливые согласились бы на с глазу на глаз: другие менее, на при двух или трех свидетелях. Вот испытание, которое я, будучи царем, предлагал бы при выборах людей.- Как трудно с девственною спиною ужиться в обществе! Как собаки обнюхивают и бегут прочь, когда ошибутся, так и битые тотчас, встречаясь с вами, обнюхиваются вашу спину и, удостоверившись, пристают к вам, или от вас отходят. Нет сомнения, что общежитие более или менее уничтожает души. Сколько людей, которые, сквозь строй пробежали к честям и достоинствам. Как мало дошли до них недотронутые.
Не надобно уверять себя в излишней честности или твердости, но хорошо твердить себе: ты честен, ты тверд. Кончишь тем, что не захочешь прослыть лгуном в своих глазах.- Не говори трусу, что он излишне храбр, он тотчас тягу даст из осторожности: но уверяй его под пулями, что он стоит с благородным хладнокровием, он, вероятно, устоит на месте или по крайней мере получасом позже навострит лыжи и то при удобном случае.
своею сети коварства. Быть безмятежным под ударами рока есть дело благоразумия: какие могут быть переговоры с врагом незримым и неодолимым? Но презреть врага, коего можно смешать хитростью, подкупить пожертвованиями, вот дело великодушия 124 .
Спрашивали, какое каждый задал бы Судьбе желание, если взялась бы одно по одному исполнить. "Спасти отечество", сказал [Потворовский?]. Vous' aurier cela de commun avec les oies du Capitole,- отвечала ему [Zaiquen?] {В этом у Вас было бы нечто общее с гусями Капитолия (фр.). }
In dolore paries (genese). Tu engendreras dans la douleur, dit Dieu a la femme prevaricatrice. Et que lui ont fait les femelles des animaux, qui engendrent aussi dans la douleur? (Diderot) {В муках будешь рождать (лат.) (Бытие). Ты будешь рождать в муках, сказал бог согрешившей женщине. А что ему сделали самки животных, которые тоже рождают в муках? (Дидро) (фр.). }.
Le Dieu qui fait mourir Dieu pour appaiser Dieu, est un mot en allant du Baron de la Hontan {Бог, заставляющий умирать бога, чтобы умилостивить бога - это острота барона де ла Онтан (Дидро). (фр.) (Запись тщательно зачеркнута карандашом). } (Diderot).
Зачем наказывать виновного, когда уже никакой пользы от наказания его извлечь не можно?
Наказывающему для одного себя должно быть весьма жестоким и злым.
Какой добрый отец хотел бы походить на нашего небесного отца? { Запись тщательно зачеркнута карандашом. }
<гневается> раздражен этот бог? Не подумаешь ли, что я могу учинить что-нибудь в пользу или вопреки его славы, в пользу или вопреки его спокойствия, в пользу или вопреки его благополучия.
Хотят, чтобы бог жег злого, против него бессильного, в пламени бесконечном и едва позволили бы отцу осудить на смерть преходящую сына, восставшего против его жизни, чести и благосостояния!
О, христиане! Итак, у вас два различных понятия о благости и злобе, истине и лжи. Вы, следственно, нелепейшие из догматистов или запальчивейшие <неограничнейшие> из пирронистов? (Diderot [Дидро]) 125 .
Запоздалые в ругательствах, коими обременяют они Вольтера, называют его зачинщиком французской революции. Когда и так было бы, что худого в этой революции? Доктора указали антонов огонь. Больной отдан в руки неискусному оператору. Чем виноват доктор? Писатель не есть правитель. Он наводит на прямую дорогу, а не предводительствует. Требуйте ответ от творца: зачем добро постигается здесь часто страданиями творения? А теперь, когда кровь унята и рана затягивается, осмелитесь сказать, что революция не принесла никакой пользы. Народы дремали в безнравственном расслаблении. Цари были покойнее, но достоинство человечества не было ли посрамлено? Как ни говорите, цель всякой революции есть на деле или в словах уравнение состояний, обезоружение сильных притеснителей, ограждение безопасности притесненных: предприятие в начале своем всегда священное, в исполнении трудное, но не невозможное до некоторой степени 126 .
Шамфор людей дурачит, Ларош-Фуко их унижает, Вольтер исправляет их 127 .
<видим> чувствуем в руке его творческую силу: толпа чувствует глазами и <уверяется> убеждается осязанием. Для нее надобно поставить на ноги и пустить в ход исполина, тогда она поклоняется. К тому же искра <воспламеняется> в действии выносится обширным пламенем до небес и освещает окрестности. Праздная, она тот же огонь, но светится только для некоторых и гаснет <забытая> без них.
Я не понимаю, как можно в нем не признавать величайшего поэтического дарования или мерить его у нас клейменым аршином. Ни форма его понятий и чувствований и самого языка не отлиты по другим нашим образцам. Пожалуй, говори, что он дурен, но не сравнивай же его с другими, или молчи, потому что ты не знаешь, что такое есть поэзия: ты сбиваешься, ты слыхал об одном стихотворстве. Ты <стихи> поэзию разделяешь на шестистопные, пятистопные и так далее. Я тебе не мешаю: пожалуй, можно ценить стихи и на вес. Только сделай милость при мне не говори - поэзия, а стихотворство.
Дидерот гремел в гостиной Екатерины против льстецов и в жару витийства отсылал их всех в ад. Екатерина переменила разговор. Спустя полчаса спрашивает она у него: что говорят в Париже о последней русской революции? Дидерот запинается, отделывается общими отговорками, отвечает, что в Париже называют ее государственною необходимостью, полезным злом и пр. "Берегитесь, г-н Дидерот, прерывает Екатерина, вы по крайней мере на дороге чистилища".
Екатерина долго говорила о достоинстве Сюлли, о счастии государя, имеющего такого министра. "Дайте нам Генриха, сказал Панин, и сыщется Сюлли" 128 .
Старик Стакельберг говорил Маркову (разве Сольдерн): "Vous etes un fat d'orgueil et de mechancete {Вы фат от гордости и злости } 129 .
Марков говорил в Москве о Ростопчине и Обольянинове: Voici des monuments ambulants du regne de la terreur {Вот странствующие памятники царствования террора ( фр .). } 130 .
<Павел> Панкратий Сумароков, счастливый подражатель Богдановича в карикатурах, коренной принадлежности русского ума. Где француз улыбнется, русский хохочет. Француз сделает смешную рожу: русский весь исковеркается. Французская эпиграмма стрела, только задевающая. Русская рубит топором. Французские глаза любят цвета бледные, но с искусством переливающиеся; русские поражаются красками, хотя и грубыми, но яркими. Смотрите наши комедии: тут уму нечего догадываться, зрителю дополнять: все выставлено, все сказано. То же гишпанцы, англичане, немцы.
Жулкевский, один из лучших комических актеров Варшавского театра, на обвинение ему делаемое, что он слишком плотно шутит, отвечал: "Вы, живописцы образованные, не знающие искусства театральных маляров; я зрителей своих знаю, мои декорации, грубо расписанные вблизи, издали только что в пору для них" 131 .
О похвалах наших тоже сказать можно: русский панегирист или лопнет или задушит своего героя. Князь Мещерский в стихах к Кутайсову без стыда для совести своей, человека и поэта, ограбивший Нелединского, сказал о Павле:
"Это божественно!" - Что вы говорите? Мало того, это - прервал и поневоле замолчал один безграничный хвалитель. Наши лирики с первого стиха жалуют героя в божество, а там в продолжении поневоле должны мало по малу разжаловать его и тем кончится, что божество останется болван болваном, а поэт кисою, лижущей позолоту.
Я никогда не позволил бы себе сыну своему сказать: "Угождай ближнему", а твердил бы: "Угождай совести!" Любовь к ближнему должна быть запечатлена в сердце; благоговейное уважение к совести - в правилах 132 .
"К чорту ближнего! Нет ближнего!"- сказал Галиани, шутя с приятелем. Но и в самом деле, что такое ближний? Если есть ближние, то есть и дальные? как решить, которому из них надобно помогать? Всем, но разве частные выгоды могут слиться в общую выгоду? Иногда так, но не всегда. Я не скажу: делай добро ближнему, а просто: делай добро, оставь провидению раздать его по рукам ближним или дальным, как за благо рассудит.
Чтобы твердо выучиться людям, не подслушивать их надобно, а подмечать. Одни новички проговориваются, но и у самых искусных сердце проскакивает на лице или в движениях 133 .
чудесном рассказывает всегда, как дети сны свои, при каждом слово будто, кажется:
И будто трубный глас восстал в пещерах мрачных,
Но будто бурная, свирепствуя, вода,
От солнечных лучей как будто от огня, и пр.
Будто это поэзия! 134
Посади меня на Хераскова одного на две недели, меня от стихов будет тошнить. Он не худой стихотворец, а хуже. "Чистите, чистите, чистите ваши стихи",- говорил он молодым людям, приходившим к нему на советывание. И свои так он чистил, что все счищал с них - и блеск, и живость, и краску.
135 .
Херасков говорит:
Известно, что в уподоблениях только восходить
и на ту минуту был живописцем
Я хотел бы славы, но для того, чтобы осветить ею могилу отца и колыбель моего сына 137 .
Суворов писал к адмиралу Рибасу: "Invincibile Doria,
devotlssimo schiavo
Al. Souvarow" {*}.
{* Непобедимый Дориа, для вашего превосходительства настало время взять в плен преемника Барбароссы, преданнейший слуга Ал. Суворов (ит.). }
оценена: она есть следствие пожертвования самим собою пользе общего блага".
Он писал к человеку, которого подозревал в том, что он худо о нем говорил и обманывал его дружбу: "Я не знаю ваших несовершенств, но знаю ваши хорошие качества: сущность сношений, истина приличий, вот дружба ("Realite de rapports, verite de convenance, с'est Tamitie").
Он писал об одном генерале: "Он человек честный. Я воображаю, что он хорошо знает свое ремесло, и потому надеюсь, что когда-нибудь да вспомнит, что есть конница в его армии". (Из: Essai sur l'histoire ancienne et moderne de la nouvelle Russie. Le marquis Gabriel de Gastelnau, 1820) {Опыт древней и современной истории новой России. Маркиз Габриэль де Кастельно, 1820 } 138 .