• Приглашаем посетить наш сайт
    Салтыков-Щедрин (saltykov-schedrin.lit-info.ru)
  • Записная книжка 2 (1813-1855). Часть 5.

    Часть: 1 2 3 4 5
    Примечания

    Во французском переводе Боккачио есть персидская сказка: Hhatem Thai . Старику явилась женщина красоты чудесной в наготе: он взял ее за руку, и она исчезла. С той поры он помешался и твердил беспрестанно: J'ai vu jadis et je voudrais revoir encore.

    Я видел некогда, хотел бы видеть вновь 180 .

    Старший Мирабо сказал: "Je suis fier par le sentiment de mon courage, de ma force, de ma droiture, des injustices memes qui m'ont ete faites et je suis peu humilie par mes innombrables fautes et defauts, parce qu'ils n'entachent en rien mon honneur" {Я горжусь чувством моего мужества, моей силы, моей прямоты, даже причиненными мне несправедливостями; меня мало смущают мои бесчисленные ошибки в недостатки, потому что они ни в чем не затрагивают моей чести (фр.). }.

    "Han d'Islande" ["Ган Исландец"], роман Victor Hugo [Виктора Гюго], 4 тома, род Мельмота, но менее глубокой истины. Те же пороки в прозе его, что и в стихах, но те же и красоты. Нельзя не сознаться, что бред горячки, но горячка поэта. Есть много явлений сильных, живописных, лица хорошо означенные, например, палача, сторожа трупов, Spiagudry [Спиагюдри], дочери Шумакера.- Есть и политический интерес: бунт рудокопов, их поход, встреча с королевским войском, живо и верно.- Тут говорится о русском палаче 181 .

    Relation d'un voyage de Calcutta a Bombay; par feu Reginald Heber, eveque de Calcutta. Londres, 1828 (Le Globe, No 4, 14 Janv. 1829) {Описание путешествия из Калькутты в Бомбей; соч. покойного Режинальда Гебера, епископа Калькуттского. Лондон, 1828 ([журнал] "Глоб" ["Глобус"] No 4, 14 янв. 1829) (фр.). }.

    Гебер был в России и описывал Крым: доктор Кларк воспользовался этим описанием. S'asseoir dhurna, ce qui signifie s'asseoir pour pleurer, sans changer de position, sans prendre aucune nourriture, expose a toute rinclemence de l'atmosphere, jusqu'a ce que Tautorite ou la personne, contre qui le dhurna est employe, ait obtempere a la demande, qui lui est faite. Cette pratique est souvent mise en usage d'individu pour forcer le payement d'une dette. ou pour obliger le creancier de la remettre. L'effet est d'autant plus grand, que ceux, a la porte desquels a lieu le dhurna, ne croyent pas pouvoir se livrer a aucune occupation, ni prendre de nourriture pendant la duree. Les Indiens sont convaincus que l'esprit de ceux qui meurent ainsi en dhurna , revient tourmenter leurs inflexibles ennemis {Сесть дюрна [dhurna] означает сесть, чтобы плакать, не меняя положения, не принимая пиши, подвергаясь всем превратностям атмосферы, до тех пор пока представитель власти или человек, против которого дюрна направлена, удовлетворит просьбу, с которой к нему обратились. Эта практика часто приводится в исполнение частными лицами, чтобы побудить (должника) к уплате долга или заставить кредитора его отсрочить. Эффект (этой меры) настолько велик, что лица, у дверей которых она происходит, не считают возможным взяться за какое-либо занятие или принимать пищу в течение всего времени, как она длится. Индийцы убеждены, что дух умерших во время дюрны возвращается, чтобы мучить непреклонных врагов (фр.). }.

    дюрну; на третий день, прежде чем английские чиновники узнали о том, собралось более трехсот тысяч народа в равнине близ города; они покинули жен, жилища, лавки, работы. Огни были погашены, потому что они не позволяли себе даже и пищу варить. Они сидели неподвижные, сложив руки, поникнув головою, в глубоком молчании. Англичане не поддались их требованию, но мерами осторожными и человеколюбивыми положили конец сему затруднительному положению 182 .

    Examen critique des dictionnaires de la langue franfaise, par Charles Nodier (le Globe).- Memoires, correspondance et opuscules inedites de Paul Louis Courrier {Критическое исследование словарей французского языка, [сделанное] Шарлем Нодье ([журн.] "Глоб").- Мемуары, переписка и неизданные сочинения Поля-Луи Курье (фр.). }.

    Picard avait coutuine d'ecrire, sous forme de roman et comme preparation, l'histoire des principaux personnages de ses pieces. Il les prenait a leur naissance et les conduisait jusqu'au moment ou il devait les mettre en scene.- Combien de fois ne l'a-t-on pas entendu faire l'histoire de tous les personnages du "Misanthrope" ou du "Tartuffe". "Dorine, parexemple, etait,- disait-il,- une vieille domestique, qui avait rendu a son maitre, pendant la fronde, detres grands services, quelui,M. Picard connaissait. II racontait comment, par son bon sens, elle l'avait tire de plusieurs mauvais pas; с 'etait elle, qui sans aucun doute avait eleve la petite Marianne. Aussi n 'avait-elle aucune crainte d'etre renvoyee de la maison: de la son franc parler, qui sans cela eut ete de l'impertinence".- Tieck dans son analyse d'Hamlet, a suivi une sorte de procede critique tout semblable.- Picard travaillait douze ou quatorze heures par jour (Le Globe) {Пикар имел обычай писать в форме романа и как бы в виде подготовительного плана историю основных действующих лиц своих пьес. Он начинал описание их с момента рождения и доводил их до того времени, когда он должен был выпустить их на сцену. Сколько раз приходилось слышать его рассказы обо всех действующих лицах в "Мизантропе" и в "Тартюфе". "Дорина,- говорил он к примеру,- была старой служанкой, оказавшей своему хозяину во времена Фронды большие услуги, хорошо известные г-ну Пикару. Он рассказывал, как она, благодаря своему здравому смыслу, удержала его от многих ошибок; она же, без всякого сомнения, воспитала маленькую Марианну. Поэтому она могла не бояться, что ее выгонят из дому: отсюда - ее прямая речь, которая без этого могла бы показаться дерзостью". Тик, в своем анализе Гамлета, придерживался подобного критического метода. Пикар работал по двенадцати или четырнадцати часов в день ("Глоб") (фр.). } 183 .

    Профессор Росси говорил, кажется, о Швейцарии: в ней поступают с истинами, как с людьми: у них спрашивают, который вам год? И если они не успели еще состариться, то им отказывают в праве заседать в сенате 184 .

    Сисмонди в одной статье, напечатанной в Revue Encyclopedique ["Ревю Энсиклопедик"], говоря о пользе и приятности истории, замечает: Между тем мало привлекательности для человека в изучении того, что могло бы быть благотворным для человечества или для его нации, если он убежден, что и по узнании истины не будет в его воле привести ее в исполнение и что ни он, ни все ему равные не имеют никакого влияния на судьбу народов, а что те, кои правят ими, не их пользу предназначают целью себе. Он тогда предпочитает оставаться в слепоте, чем глазами открытыми видеть, как ведут его к бездне. Поэтому народы, не пользующиеся свободою и не уповающие на нее, никогда не имеют истинной наклонности к истории, иные даже не сохраняют памяти событий минувших, как турки и австрийцы; другие, как арабы и испанцы, ищут в ней одну суетную пищу воображению, чудесные битвы, великолепные празднества, приключения изумительные; прочие еще, и эти многочисленнее, вместо истории народной имеют просто историю царскую. Для царей, а не для народа трудились ученые; для них собрали они все, что может льстить их гордости; они покорили им прошедшее, потому что владычество настоящим было для них еще недостаточно.- Собрание народных хроник французских: Гизо собрал летописи, предшествующие 13 веку; Бюшон - летописи 13-го, 14-го и 15-го столетий; Фуко - записки, объемлющие пространство времени от 15-го века до 18-го; Бервиль и Барьер - записки эпохи революции.

    Ж. Б. Сей говорит: можно представить себе народ не ведающий истин, доказываемых экономиею политическою, в образе населения, принужденного жить в обширном подземелий, в коем равно заключаются все предметы, потребные для существования. Мрак один не дозволяет их находить. Каждый, подстрекаемый нуждою, ищет что ему потребно, проходит мимо предмета, который он наиболее желает или, не замечая, попирает его ногами. Друг друга ищут, окликают и не могут сойтись. Не удается условиться в вещах, которые каждый иметь хочет; вырывают их из рук, раздирают их, даже раздирают друг друга. Все беспорядок, сумятица, насильство, разорение... Пока нечаянно светозарный луч проникает в ограду: краснеешь за вред, взаимно нанесенный; усматриваешь, что каждый может добыть то, чего желаешь. Узнаешь, что сии блага плодятся по мере взаимного содействия. Тысячу побуждений любить друг друга; тысячу средств к честным выгодам являются отовсюду, один луч света был всему виною. Таков образ народа, погруженного в варварство: таков народ, когда он просветится, таковы будем мы, когда успехи отныне неизбежимые совершатся.

    В 1829 г. вышла "Poesies inedites de Parny" ["Неизданные стихотворения Парни"].

    "O'Reill, or the Rebel" ["О'Рейль, или Мятежник"], поэма в трех песнях, сочин. Edw. Lytton Bulwer [Эдв. Литтон Бульвер] 186 .

    ж отзываются немного однообразием пустыни, но зато есть что-то беспредельное, свежее, необыкновенное в чтении его. Никто лучше, кажется, его не одарен чутьем пустыни и моря. Он тут дома и внедряет читателя в свою <пустыню> стихию. В. Скотт вводит вас в шум и бой страстей, человеческих побуждений - Купер приводит вас смотреть на те же страсти, на того же человека, но вне очерка, обведенного вокруг нас общежитием, городами и проч. С ним как-то просторнее, атмосфера его свободнее, очищеннее; всякое впечатление легкое, которое в сфере В. Скотта и не было бы чувствительно, тут действует на вас живее, раздражительнее. Чувства читателя изощряются от стихии, куда автор его переносит. В нем более эпического, в том более драматического, хотя и в том и в другом оттенки сливаются по временам. Предпочитаю "Prairie" ["Прерию"] "Красному Корсару", особливо же конец как-то тянется и стынет. В характере "Корсара" нет ничего преступного и потому в ужасе, который имя его вселяет, в наказании ему готовимом, мало нравственного побуждения. Это более дело морской полиции и только. Не знаем, что он прежде был, но в романе он только ослушник закона. Но зато море, что за раздолье у Купера: так в нем и купаешься. Корабль, морские принадлежности, вся адмиралтейская часть у него в совершенстве. Петр 1-й осыпал бы золотом Купера: он так и вербует морю.- В романах В. Скотта в толпе людской не скоро разглядишь человека и не будь особенных побуждений, с действующими лицами по большей части заводишь одно шляпочное знакомство: все внимание глаз обращено на вышины, как и в житейском быту. На пустом и обширном горизонте Купера всякое существо рисуется отдельно и цело, всякое возбуждает внимание и следишь его, пока оно не сокроется. Общежитель скажет: должно жить в мире В. Скотта и заглядывать в мир Купера. Нелюдим (не то что человеконенавистник) скажет: должно жить (т. е. любо жить) в мире Купера, но можно для развлечения заглядывать и в мир В. Скотта 186 .

    В осаду Турина графом д'Аркуром город страдал от голода. Испанцы под предводительством маркиза Леганезе старались всячески, но тщетно продраться сквозь французские линии и принести помощь осажденным. По приказанию маркиза начиняли бомбы мукою и пускали их в город через французский стан: осажденные разбирали их прилежно. Между прочими нашли одну с жирными перепелками и запискою, которые испанец из армии Леганезе отправил к любовнице своей в Турин.- Граф Вилла-Медина был влюблен в Мадриде в Елисавету, фран[цузскую] княжну замужем за Филиппом IV. Желая видеть ее в своем доме, он дал блестящий праздник, на который был приглашен и двор. Праздник и пожар были приготовлены им вместе: во время пышного зрелища, занимавшего всех, дом загорается - в одну минуту все объято пламенем, все сокровища, картины, украшения. Улучив время, в которое каждый бежал занятый своею опасностью, Медина, следующий за каждым движением королевы, схватывает ее из толпы в свои объятия и уносит сквозь пламень, покупая таким образом ценою фортуны своей счастье прижать на минуту королеву к груди своей.- Когда назначали маршалу д'Юксель голубую ленту, он говорил, что отказывается от сей блестящей почести, если она должна лишить его права ходить в кабак. Дюк де ла Ферте, под начальством маршала Катине, воевал в Савое; армия имела скверное вино, но, несмотря на то, дюк де ла Ферте употреблял его всегда через меру. Спросили его однажды, как может он пить такое (вино и особливо же в таком количестве? "Что делать,- отвечал он,- должно уметь любить друзей своих и с их погрешностями".- (Essai sur les moeurs et les usages du 17 siecle. Barriere {Опыт о нравах и обычаях 17-го века. Барьер (фр.). }, введение к запискам графа де Бриенна. Любопытная смесь безобразий, гадостей, бесчинств хваленого века).

    Memoires inedits de Louis-Henri de Lomenie comte de Brienne, secretaire d'etat sous Louis 14. 2 vol. 1828. Seconde edition. Barriere-editeur {Неизданные мемуары Луи-Анри де Ломени, графа де Бриенна, государственного секретаря при Людовике XIV. 2 тома 1828 г. Второе издание. Издатель - Барьер (фр.). }.

    В этих записках менее всего и всех на виду писавший оные. С высоты почестей, успехов при дворе и в обществах, Бриенн кончает жизнь в темнице св. Лазаря после 19-тилетнего заточения; и ничто в записках его не объясняет причин крутого переворота в судьбе его. Впрочем записки его занимательны живостью и верностью рассказа, хотя в уме Бриенна не оказывается большой глубокости в наблюдении. Государственного также не видно в нем.- Много любопытного о Мазарине: кончина его, драматическая сцена, ярко раскрашенная. Бриенн волочился за девицею Лавальер, не примечая, что Людовик XIV отбивает его место. Страх его, когда он догадывается об истине. Объяснение с Людовиком XIV. Бриенн разнежился и расплакался, то есть просто струсил. Людовик принял слезы эти за доказательство его любви к общей их прелестнице. Но Бриенн признается, что он заплакал потому, что j ' ai les yeux et le cerveau fort humides {У меня глаза и мозг на мокром месте (фр.). } 187 .

    Это напоминает мне анекдот, рассказанный г[рафом] Ростопчиным. В Твери за столом у в. княгини Екат[ерины] Пав[ловны] в бытность государя разговорились о Екатерине Великой. Г[раф] Алек[сей] Ив[анович] Пушкин тут случившийся прослезился: разговор пресекся. После обеда г[раф] Пушкин с растревоженным лицом подходит к г[рафу] Ростопчину и говорит: "Кажется мне, я сегодня за обедом не кстати заплакал".- Соперничество Бриенна с Людовиком 14 напоминает мне другой анекдот о Павле. Павел, во время волокитства своего за княжною Лопухиною, встречает в коридоре, ведущем к ее покоям, Каблукова рябого, который шел не знаю откуда, но не от княжны и не к княжне: ноздри раздулись и сиповатый голос взывает к Каблукову: "одному из нас ходить по этому коридору: вам или мне".- Тут рыцарство, а вот императорство: едва Каблуков приезжает домой, его схватывают и отвозят в крепость.- Падение Фуке хорошо описано у Бриенна: Людовик 14-ый вел это дело с тайною непонятною и с такою осторожностью как будто дело шло о похищении неприятельского царя посреди его столицы.- Кольбер тут не совершенно чистым показывается. Все эти записки тем хороши, что показывают нам героев истории au naturel [в естественном виде]. И Людовик великий также в свою чреду мал, как и другие 188 .

    "История о князе Якове Федоровиче Долгорукове". Москва. 1807- 1808. Две части. Сочинение Евдокима Тыртова. полученные издателем от неизвестной особы. Ждешь нового и только заранее сетуешь, что историческая недоверчивость смутится признанием, что письма доставлены от неизвестного. Успокойтесь: издатель объявляет далее, что большая часть из оных уже издана Голиковым, и, следовательно, можно было бы сослаться только на "Деяния Петра Великого", но зная обязанность за доставление, он с чувствительною и покорнейшею благодарностию исполняет желание неизвестной особы. Разговор Людовика XIV с Долгоруковым - экзамен профессора нрав студенту.- Говоря о путешествиях Петра, сочинитель в порыве красноречия восклицает: "Какая прекрасная патриотическая мысль готова прославить кисть наших Рубенсонов". О ком идет тут речь, о Рубенсе или о Робинсоне! Изобразив Петра в Сардаме, продолжает он: "Я воображаю себе целую коллекцию таких картин и представляю при них того из китайцев"... и пр. (в выноске Конфуция), Тут влагает он в китайские уста русскую речь изделия Евдокима Тыртова и заключает: "Так бы говорил беспристрастный китайский философ и кто бы этого не сказал?" Показав риторическую сторону нашего автора, покажем его логическую в следующей выписке: "Ревностная признательность наша к герою князю Я. Ф. Долгорукову не должна казаться неблагодарностию в рассуждении его славных дел". Анекдот о разодрании указа рассказывается тут в нескольких местах и каждый раз с другими оттенками. А между тем какое биографическое лицо Долгорукой! Воин, дипломат, 11 лет пленник в Швеции, освобождающий себя и товарищей своих овладением шведского фрегата, на коем перевозили их из Стокгольма в Готтенбург; противник Меньшикову, образованный по-тогдашнему и по-нынешнему с отменным успехом, латинист, писатель, в плену шведском писал он замечания на многие из шведских узаконений. Сочинитель его истории видел тетрадку, исписанную собственною рукою Долгорукого, и сличал ее с письмами его собственноручными к родным. Как не напечатать эту рукопись и где она теперь находится? - В конце второй части напечатано несколько писем Екатерины к Долгорукову-Крымскому. В одном письме пишет она о Семенове, присланном от князя курьером и пожалованном артил[лерийским] капит[аном]: "И как его неприятельская батарея привела в конфузию по вашей реляции, то ему дан крест". Евд[оким] Тыртов известен еще в книжном мире анекдотами Павла I и похвальным словом Шереметеву. Его "История Долгорук[ова]" перепечатана во второй раз. Есть еще начертание жизни Долгорукого Бороздина 189 .

    "Картина жизни и военных деяний Российско-импер. Генералиссима князя Алек[сандра] Данил[овича] Меньшикова, Фаворита Пет[ра] Велик[ого]". Три части. 1803. Есть и другое издание в 4-х частях 1809 г. Так же как и предыдущая книга, историческая компиляция без критики, без нравственной мысли, но по крайней мере с некоторым порядком составленная и писанная слогом сносным. По мнению некоторых, Меньшиков - сын шляхтича литовского и в дипломе, данном ему на княжество Ижерское, сказано: князь Александр Дан. Меньш[иков] происходит из благородной фамилии литовской, который как за верную службу отца его в гвардии нашей и пр.- Меньшиков - Мазарин русский: голова государственная, сердце корыстолюбивое и жадное власти до неутолимости. Как Anne d'Autriche [Анна Австрийская] благоволила к тому, так Екатерина к этому: те же в том и другом замашки сочетать свою кровь с царскою кровью. Петра нельзя укорять в слабости к любимцу своему, столь часто во зло употреблявшему его доверенность и запятнавшему себя многими чертами личной корысти и беззаконными поступками. Петр не утаивал от суда преступлений любимца своего, что мог бы он очень легко исполнить, но он миловал его, хотя и заставлял всегда расплачиваться и вознаграждать ущербы казны или частные. Петру 1-му для его геркулесовских подвигов нужны были под-Геркулесы и в этом отношении он должен был дорожить Меньшиковым и жертвовать иногда государственною нравственностию пользе того же государства. К тому же он знал, что дубина его распрямит в свое время кривизны безнравственности и не даст ей волю. Злоупотребления любимцев Екатерины, Александра были всегда прикрыты неприкосновенностью самодержавия: у Петра нет. Закон делал свое дело: осуждал. Петр пользовался своим правом помилования. И в чью пользу применял он это право? В пользу того, которого имел он всегда сподвижником во всех своих предприятиях и в виду для будущих предприятий. Ему можно было позволить лицеприятие: в руках его оно не было противонародным орудием 190 .

    ( Histoire Tatare du prince Kouchimen {История Татарии князя Кушимена (фр.). }. История Петра, изданная в Венеции. История Меньшикова, напечатанная в Зеркале света).

    Историк разбираемой книги говорит: "Государь ни одного из иностранцев во всю жизнь свою не возвел в первые достоинства военачальников, и сколь бы кто из них ни славился хорошим полководцем, но он не мог полагаться столько на наемников". Вероятно, в Петре было еще и другое побуждение: он был слишком царь в душе, чтобы не иметь чутья достоинства государственного; он мог и должен был пользоваться чужестранцами, но не угощал их Россиею, как ныне делают. Можно решительно сказать, что России не нужны и победы, купленные ценою стыда, видеть какого-нибудь Дибича начальствующим русским войском на почве, прославленной русскими именами Румянцева, Суворова и других. При этой мысли вся русская кровь стынет на сердце, зная, что кипеть ей не к чему. Что сказали бы Державины, Петровы, если воинственной лире их пришлось звучать готическими именами: Дибича, Толя? На этих людей ни один Русский стих не встанет.- Подозревали Екатерину I-ую в нежном расположении сердца к Меньшикову, или побуждаюсь я к этому предположению с тем, чтобы натянуть еще более сравнение мое Меньшикова с Мазарином, который вселил к себе платоническую нежность в Анне Австрийской?- Кстати о Екатерине: известный Пуколов уверял при мне Карамзина, что по каким-то историческим доказательствам видно, что Алекс[ей] Петров[ич] был в связи с Екатериною, что Петр застал их однажды в несомнительном положении и что гибель царевича имеет свое начало в этом обстоятельстве 191 .

    История по-настоящему не что иное, как собрание испытаний, над человеческим родом совершенных честолюбцами, завоевателями, законодателями и всеми людьми, коих влияние сильно напечатлелось на их ближних. Последствия сих испытаний оказываются часто по большим промежуткам и не иначе можно оценить их, как умея наблюдать до какой степени подействовали они на средства, коими народы существуют (Revue Encyclopedique ["Ревю Энциклопедия"], июнь 1828. Analyse du cours complet d'economie politique pratique, par Say) {Анализ полного курса практической политической экономии, сделанный Сэем ( фр .). }.

    "Хроники Канонгетские". Дремота В. Скотта и даже дремота постыдная. Такие книги пишутся только из денег в уверении, что за подписью имени уже прославленного сойдет с рук и посредственность. Первый том составлен из болтовни; три следующие из трех повестей. Первая хороша. Во второй рассказывается (смертный) поединок двух погонщиков скота и смертоубийство одного из них. Третья - цепь приключений, на живую нитку связанных: нет ни вероятия, ни естественности, ни поразительных сверхъестественностей. Хроники Канонгетские хуже самой истории Наполеона.- Предисловие довольно замысловатое 192 .

    назначат нового папу из военных". Это слово, сказанное русским флигель-адъютантом в Варшаве, в столице солдатства, удивительно метко и остро. Апраксин какою-то внутреннею прозорливостью умел кидать верный и тонкий взгляд на предметы даже чуждые его понятиям и образованию, весьма ограниченному.- Польский генерал Гелгут носит стеклянный глаз. К приезду госуд[аря] в Варшаву общий разговор всегда был обращен на милости, награждения, коими г[осударь] означал свое пребывание. И в самом деле неимоверно, что роздано чинов и крестов в Варшаве. Эти разговоры были торжеством изобретательности Апраксина, и, между прочим, он говорил однажды, что Гелгуту дастся глаз с вензеловым именем им[ператрицы] Марии Федоровны. - Алекс[андр] Павл[ович] не любил Апраксина и, вероятно, потому, что будучи его флиг[ель]-адъютантом, он перешел к в[еликому] к[нязю]. Апраксин просил однажды объяснения, не зная, чем он подвергнул себя царской немилости. Государь сказал, что он видел, как Апраксин за столом смеялся над ним и передразнивал его, в чем, между прочим, Апрак[син] не сознавался. Его мучило, что он еще не произведен в генералы. Однажды преследовал он Волконского своими жалобами. Тот, чтобы отделаться, сказал ему: "Да подожди, вот будет случай к награждениям, когда родит великая княгиня (Александра] Фед[оровна])". "А как выкинет?" - подхватил Апраксин.- Апраксин был русское лицо во многих отношениях. Ум открытый, живость, понятливость, острота; недостаток образованности, учения самого первоначального, он не мог правильно подписать свое имя, решительно; при этом способности разнообразные и гибкие: живопись, или рисование и музыка были для него точно природными способностями. Карикатуры его превосходны; с уха разыгрывал он на клавикордах и певал целые оперы. Чтобы дать понятие о его легкоумии, должно заметить, что он во все пребывание свое в Варшаве, когда всю судьбу свою, так сказать, поработил в[еликому] к[нязю], он писал его карикатуры одну смелее другой, по двадцати в день. Он так набил руку на карикатуру в[еликого] к[нязя], что писал их машинально пером или карандашом, где ни попало, на летучих листах, на книгах, на конвертах. Кроме двух страстей, музыки и рисования, имел он еще две: духи и ордена. У него была точно лавка склянок духов, орденных лент и крестов, которыми он был пожалован. Уверяют даже, что по его смерти нашли у него несколько экземпляров и в разных форматах звезды Станислава второй степени, на которую давно глядел он с страстным вожделением. Он несколько раз и был представлен к ней, но по сказанным причинам не получил ее от государя. К довершению русских примет был он сердца доброго, но правил весьма легких и уступчивых. В характере его и поведении не было достоинства нравственного. Его можно было любить, но нельзя было уважать. При другом общежитии, при другом воспитании он без сомнения получил бы высшее направление, более соответственное дарам, коими отличила его природа. В качествах своих благих и порочных был он коренное и образцовое дитя русской природы и русского общежития. Часто посреди самого живого разговора опускал он вниз глаза свои на кресты, развешанные у него в щегольской симметрии, с нежностью <чадолюбивой> робенка, любующегося своими игрушками или с пугливым беспокойством робенка, который смотрит, тут ли они? 193

    "Araucana" ["Араукана"], испанская поэма дона Алонзо де Ерцилла, который воспел в ней завоевания области Арауко 194 .

    "Les Fiances" ["Обрученные"], роман Александра Манзони, 5 томов печатью мелкою не убитых, а оживленных. Я не читал романа полнее этого в создании своем. Главное основание свадьба, двух обрученных бедной италианской деревни в 17-м веке, свадьба отсроченная разными препятствиями. И что же эти препятствия? Замечательнейшие исторические события, которые примыкают <непроизвольно> к этой свадьбе или к которым примыкает она беспрерывно и без всякого насильственного напряжения от романиста. Тут живая картина безначальства Италии во времена самого деспотического чуждого владычества испанцев, картина утеснений, чинимых помещиками, из коих многие безнаказанно и гласно были атаманами шайки разбойников, так называемых Bravi [брави], всегда готовых по движению руки, по слову патрона своего на всякое злодейство; картина голода, господствовавшего в Миланезской области, и чумы, которая вскоре за ним последовала. Приключения крестьянки Луции и крестьянина Лоренцо протекают среди сих величественных явлений и внимание читателя, сильно возбуждаемое их глубокими впечатлениями, ни на минуту не остывает в участии к смиренным лицам, которые, казалось, должны бы теряться, как малые точки в обширном круге. Искусство автора в соглашении сих трудностей превосходно. По справедливому замечанию французского переводчика: "В. Скотт сквозь историю пробивается к роману: Манзони сквозь роман пробивается к истории". зато светло, живо. У него мало драматических выходок, которые одною чертою изображают вам действующее лицо; но зато каждая строка дополняет изображение. Как коротко, хотя и нескоро знакомишься с Fra Christophoro [Фра Кристофоро], с Луциею, с Лоренцо, с пастором Аббондио, с Агнезою, с дон-Родригом и его кровожадными сателлитами, с Ненареченным (Innommato), с кардиналом Федериго Боромео. Как эти лица отражаются в памяти вашей, в сердце. Как хорош этот добряк Лоренцио, который вдруг нечаянно падает, как с неба, в возмущение миланское по случаю голода, силою обстоятельств, так сказать, физически теснимый толпою, выбивается невольно на вид, едва не в предводители возмущения, которое ему совершенно чуждо; и недаром правительство и почитает его одним из главных зачинщиков бунта, и простяк Лоренцио принужден сделаться политическим беглецом, о котором державы входят в переговоры. И все это как верно, как естественно: нигде не видать следов иглы автора, который сшил события на живую нитку, зная, что увлеченный читатель не разберет работы. Нет, тут везде видна твердая, никогда даром не двигающая рука судьбы. Оно так, потому что не могло быть иначе. А описание чумы: читая его, воображение так обладаемо, что минутами хочешь бросить книгу от страха заразиться, а минутами так связываешься участием с бедными жертвами, что жалеешь, что не можешь идти в лазарет, набитый 16 000 больными, на помощь неутомимого Fra Christophoro [Фра Кристофоро] разделить с ним христианские заботы.- Одно, мне кажется, противоречит истине: скорое обращение на путь благочестия страшного Ненареченного, Измайлова Милонезского. Но зато, как умилительно это обращение и что за человек Боромео: образец христианской добродетели и не идеальной, не мистической, а самой практической и возвышенной вместе 195 .

    Maturin [Мэтьюрина], автора Мельмота. Матюрин, или как англичане его зовут, кажется, Мефрин, удивительный поэт в подробностях: он не отдает ни себе, ни читателю отчета в своих созданиях или отдает неудовлетворительный, но зато выходки, целые явления его поразительно хороши. Этот роман далеко отстоит от Мельмота, но есть места удивительно грациозные, портреты свежие, яркие. Эпизод Марии, которая как облачная тень, является в прелести неосязательной, неизъяснимой, скользит мимо вас на минуту, и в эту минуту так любит и так страдает, что впечатление ее глубоко врезывается в душу и, промелькнув, все это очаровательно. Автор, кажется, мало знает общество, хотя как умный человек и означает его резкими чертами, но, кажется, слишком резкими. Впрочем английское общество имеет свою статистику; может быть, его наблюдения и сходны с истиною, хотя часто и противоречат общей истине или правдоподобию. Тут вводится Мур, Сутей и какой-то английский романист, но, вероятно, не В. Скотт, которого автор судит довольно строго, особливо же в отношении употребления дарований. Этот классический упрек странен в авторе Мельмота и Молодого Ирландца <который>: он сам весь фантастический и не знаешь, что после чтения его остается в душе: впечатления подобные впечатлениям вечерней зари, грозы великолепной, музыки таинственной 195 .

    Напрасно думают, что желание разрешения нескольких прав гражданских и политических, принадлежащих человеку, члену образованного общества, есть признак неприязни к властям, возмутительного беспокойствия: ни мало, мы желаем свободы умственных способностей своих, как желаем свободы телесных способностей, рук, ног, глаз, ушей, подвергаясь взысканию закона, если во зло употребим или через меру эту свободу. Рука - орудие верно пагубное для ближних, когда она висит с плеча разбойника, но правительство не велит связывать руки всем, потому что в числе прочих будут руки и убийственные. В обществе, где я не имею законного участия по праву того, что я член оного общества, я связан. Читая газеты, видя, что во Франции, в Англии человек пользуется полнотою бытия своего нравственного и умственного, видя там, что каждая мысль, каждое чувство имеет свой исток и применяется к общей пользе, я не могу смотреть на себя иначе, как на затворника в (остроге) тюрьме, которому оставили употребление одних неотъемлемых способностей и то с ограничениями; а свобода его в том заключается, что он для службы острога ходит, бренча цепями, по улице за водою, метет улицы и проч. или собирает милостиню для содержания тюрьмы. В таком насильственном положении страсти должны быть раздражаемы. Вероятно, если (развязать руки) человеку, просидевшему долго с узами на руках, удастся их расторгнуть, то первым движением его будет не перекреститься или додать милостиню, а разве ударить того и тех, которые связали ему руки и дразнили его на свободе, когда он был связан 197 .

    "Cinq Mars" ["Сен-Map"]. Исторический роман, соч[инение] графа Альфреда де Виньи.

    Французская литература много успела в последние годы в роде, как назвать? - романтическом или просто естественном, в противоположность роду классическому, который весь искусственный. Les soirees de Neuillys ["Вечера в Нейи"], les Barricades ["Баррикады"], этот роман - все ознаменовано какою-то трезвостью истины, которая имеет свою живость и свою свежесть, как вода, которая бьет из родника и питает на месте, а не приторная вода, увядшая и согретая в буфете. В Альфреде де Виньи нет глубокости В. Скотта, но есть тонкость, верность в живописи 198 .

    Третьего дня или четвертого дня имел я во сне разговор с каким-то иностранцем о России. Между прочим, говорили мы с ним о 14 декабря. Он удивлялся, что мятежники полагали возмутить народ именем царевича. Я отвечал ему: "Nous ne pouvons pas avoir de revolution pour une idee, nous ne pouvons en avoir que pourun nom" {У нас не может быть революции ради идеи; они могут быть у нас лишь во имя определенного лица (фр.). }. Я готов подтвердить на яву сказанное во сне: история тому свидетельница 199 .

    Августа 5- го .

    (фр.) .}.

    Кажется, автор этой книги фамилии Castile-Blaze [Кастиль-Блаз]. Довольно легкая и складная французская болтовня. По этой книге можно судить, что автор в течение пяти лет ни раза не размышлял и жил поверхностно. В наблюдениях нет ничего глубокого, ни острого. Автор-наблюдатель силы Ансело, в своих "Шести месяцах в России". Впрочем, если он правдив, то можно из его книги собрать несколько испанских сведений, уличных, площадных, трактирных, будуарных, волокитных, но и тут вымыслы часто сотканы на живую и грубую нитку, и если нельзя сказать об авторе, qu'il fasse des comptes d'apothicaire, то скажешь, qu'il fait des contes d'apothicaire {...что он пишет аптекарские счета, то скажешь, что он сочиняет аптекарские сказки(фр.). Игра слов:comptes- счета;contes- сказки.}. Я дочитал его книгу, как допиваешь в ресторации бутылку взятого вина, чтобы деньги не пропали даром 200 .

    члена палаты депутатов. 1828(фр.). }. Имя Ламета с именами Лафаета и некоторых других внесены с честью в список ветеранов свободы конституционной: служат они под знаменами ее с американской войны. Алек. Ламет был одно из самых действующих лиц в собрании, коего ныне он является историком. Можно было ожидать от него много нового, но в намерении писателя было не представление новой пищи любопытству читателя, а более обозрение трудов собрания. В предуведомлении своем он хорошо дает отчет в правилах, коими руководствовался, составляя свою книгу. Он не вводит нас за кулисы, а только старается показывать в ясном и истинном свете на самой сцене действия и действующих лиц своей занимательной драмы. В этом отношении он совершенно и добросовестно исполнил свое предназначение. Жаль только, что везде виден докладчик, а редко-редко где выказывается свидетель. Оттого повествование немного холодно и вообще заключается в одних сокращениях речей и декретов, связанных между собою изложением хода действий, немногими замечаниями и исповедью в собственных мнениях. Кажется, и всякий беспристрастный наблюдатель мог бы написать подобную историю этой эпохи. Книга хороша сама по себе, но относительно автора своего она, может быть, не совсем удовлетворительна (C'est peut-etre un tort) {(Это, быть может, ошибка) (фр.). }.

    В малом числе анекдотов замечателен следующий: "В свидании между первенствующими лицами собрания, назначенном для примирения и сближения умов у г-жи д'Арагон, сестры Мирабо, Мирабо рассказал происшествие, которым было ознаменовано избрание его в Провансе. Он не утаил ничего из мер, предпринятых им для достижения успеха; даже вверил он нам, что имея в руках своих народного оратора, казавшегося ему преданным, но в котором, однако же, не мог он быть беспредельно уверен, он поставил при нем человека, который не должен был отходить от него и заколоть, если как-нибудь изменил бы он своим обязательствам. Мирабо удивился ужасу, произведенному над нами подобным признанием, и на вопрос: "Как, и тот убил бы его? - Да, убил бы, как убивают.- Но это было бы ужасное злодейство! - О! в революциях,- возразил Мирабо,- la petite tue la grande ".

    Между суждениями автора, заслуживающими внимания, отличается следующее, которым он опровергает мнение тех, которые приписывают начало революции открытию генеральных штатов: "В самом деле, кто приучил народ к возмутительным сходкам (attroupements) и к сопротивлению? Парламенты. Кто в провинциях оказал более неприязненности против королевской власти? Дворянство. Кто с большею упорностью отказался от вспоможения казне? Духовенство. Таким образом, по-настоящему одни парламенты, дворянство и духовенство объявили войну правительству и подали знак к возмущению. Народ тут был одним вспомогателем (anniliaire); и раздражение, оказавшееся в нижних классах, было единственно следствием кровавых явлений, в которых значительное число граждан пало под ударами солдатов. С другой стороны, войска выказали, что неохотно стреляют они в народ, и нужно было только еще одно подобное покушение, чтобы уничтожить в воинах догмат покорности бесстрастной и выставить совсем наголо бессилие правительства. Наконец, с самой сей эпохи все стихии древней монархии не приведены ли были в <совершенное> нетление? Не беспорядки ли, не совершенный ли недостаток в деньгах, одним словом, не крайнее ли расстройство политического тела вынудили к созванию генерал[ьных] штат[ов]" 201 .

    Всемилостивейшие манифесты: конечно, право помилования есть одна из неотъемлемых и драгоценнейших принадлежностей власти державной, но применение права сего посредством всемил[остивейших] манифес[тов] И какое имеет право правительство на своей радости простить вора, который украл у меня мою собственность, и выпущенный безнаказанно снова вкрадется в мой дом и обкрадет его; или простить судию, который противузаконно и бессовестно оскорбил меня в правах моих помещика или гражданина? Пускай правительство, т. е. двор, прощает своих врагов. Это так [называемых] политических преступников, своих должников, снимает на год с народа тягостную повинность не с тем, чтобы на другой год воротить упущенное двойным побором, но добросовестно и не наружно, а на самом деле, тут будет истинная милость и манифест не наполнит, как то обыкновенно бывает, тюрьмы новыми преступниками и управы благочиния новыми следственными делами. Ныне эпохи всемил. манифес. - эпохи обратно действующих сатурнал для воришек, негодяев и только. В этом <отношении> случае право помилования теряет все высокое достоинство свое, становится безнравственным и не производит никакой общей народной радости, ибо народ не сочувственник бездельникам, которые сидят под судом за кражу или лихоимство. Народ всегда порадуется прощению так называемых политических преступников, ибо, что ни говори, а он вражды к ним не имеет и почитает их не своими врагами, а врагами правительства 202 .

    "У нас нет правительства", - отвечал Шишков, государственный секретарь в комитете министров на вопрос Дмитриева, от чьего лица будет обнародовано известие о взятии Москвы, читанное предварительно в Комитете по приказанию государя. Дмитриев, слушая это нелепое сочинение, в котором кто-то на конце падает на колени и молится богу, спросил, в каком виде будет оно напечатано, просто ли журнальною статьею или объявлением правительства. На это и грянул свой ответ Шишков 203 .

    В любви я знал одни мученья.

    Какая же тут любовь, спросят, когда не за что любить? Спросите разрешения загадки этой у строителя сердца человеческого. За что любим мы с нежностию, с пристрастием брата недостойного, сына, за которого часто краснеем? Собственность - свойство не только в физическом, но и в нравственном, не только в положительном, но и в отвлеченном отношении действует над нами какою-то талисманною силою 204 .

    Остерман, кажется, в военном совете в кампании 12-го года сказал, кажется, Паулучи: "Для вас Россия рубашка, а для меня она моя кожа" 205 .

    Какой-то англичанин спросил в Италии у Алек[сандра] Булгакова: "Есть ли у вас дураки между русскими?" Удивленный таким вопросом, он отвечал: "Вероятно, найдется, как и между вами, французами и всеми народами". "Не о том дело,- продолжал англичанин,- не понимаю только, почему, имея русских дураков, правительство ваше употребляет чужестранных, н[а]п[ример], Мочениго" 206 .

    он - Son education, ainsi que la mienne, a ete mal emmanchee" {Его воспитание так же, как и мое, было плохо поставлено (фр.). } (рассказывал мне О.) 207 .

    О Ростопчине и Пестеле, Ростопчине и Августине, дуэт Ростопчина и Павла I ,

    Можно сказать о старике Кутайсове, что он вышел в люди с легкой руки своей 208 .

    Журналы наши так грязны, что нельзя читать их иначе, как в перчатках 209 .

    Часть: 1 2 3 4 5
    Примечания