Издание подготовила В. С. Нечаева
М., Издательство Академии Наук СССР, 1963
Серия "Литературные памятники"
"Будет другой век, когда протухлый наш век сгниет; вопли моего сердца, быть может, не заглушатся под усилиями невежества, и я отзовусь у добрых и счастливейших людей. Я мало означил шагов на пути своего незначительного бытия, но шаг-другой останется впечатленным".
(Из письма П. А. Вяземского А. И. Тургеневу от 3 сентября 1820 г.)
КНИЖКА ПЕРВАЯ 1
Милостивый государь,
Я давно был терзаем желанием играть какую-нибудь ролю в обласности словесности и тысячу ночей просиживал, не закрывая глаз, с пером в руках, с желанием писать и в ожидании мыслей. Утро заставало меня с пером в руках, с желанием писать. Я ложился на кровать, чтобы успокоить кровь, волнуемую во мне от бессоницы, и начиная засыпать мерещились мне мысли. Я кидался с постели, в просонках бросался на перо и, говоря пиитическим языком, отрясая сон с своих ресниц, отрясал с ним и мысли свои и опять оставался с прежним недостатком. В унынии я уже прощался с надеждою сказать о себе некогда хотя пару слов типографиям, прощался с надеждою получить некогда право гражданства в сей желанной области и говорил: Журналы! Вестники! Мне навсегда закрыты к вам пути! Я умру, и мое имя останется напечатанным на одних визитных билетах, которые я развозил всегда прилежно, потому что с молодости моей я был палим благородною страстию напоминать о себе вселенной! Наконец, последняя книжка "Вестника Европы" под No 22-м оживила меня и озарила мрак моего сердца. Напечатанный в сей книжке приказ графа Пушкина в свои вотчины был для меня зарею надежды и удовольствия. Мне открылась возможность приносить иногда жертвы на олтаре журналов; ибо я имею маленькую деревеньку в Оренбургской губернии и на каждой неделе посылаю по два приказа к моему старосте, над которым, признаюсь вам чистосердечно, я мстил упрямым мыслям и удовлетворял необоримому желанию чернить белую бумагу. Я смею надеяться, милостивый государь, что приказ, писанный простым дворянином к скромному старосте, управляющему 150 душами, не потеряет цены в ваших беспристрастных глазах и будет вами принят наравне с повелением вельможи к тучному управителю, повелевающему несколькими тысячами душ. Кто-то сказал, что, когда афиняне строили флоты, Диоген ворочал своею бочкою. Не отриньте моего приношения, дайте мне место в своем Вестнике, и я тогда с восторгом благодарности, счастливее самого Диогена, воскликну: я нашел человека 2 .
ПРИКАЗ СЕМЕНУ ГАВРИЛОВУ 3
Я получил твою отписку и ведомости о доходах и расходах на август и сентябрь. Радуюсь, что твой слог становится яснее и приятнее и что ты начинаешь знать, где ставится ять и е. Это не безделица; я здесь знаю одного сенатора и стихотворца, которого последнюю оду прислал я к тебе с тем, чтобы ты прочел ее пред миром, и который с удивительным своим дарованием погрешает всегда против сих букв. Но зато недоволен я твоими расходами; они всегда велики, а доходы по соразмерности всегда малы. Семен Гаврилов! Это стоит ять. Пекись о нем, но пекись и о доходах, помни мое наставление: соединяй полезное с приятным. Притом же буква гораздо на глаза милее в доходе, чем в расходе. Еще одно слово: твой слог всегда шероховат, а сколько раз сказывал я тебе не брать себе в пример Шихматова. Вели мелом написать на дверях приказной избы:
Смотри, чтоб гласная, спеша не спотыкнулась,
И с гласного другой в дороге не столкнулась!
Ты мягкие слова искусно выбирай,
А от сияния злых как можно убегай 4 .
И всякой раз, что возмешь перо в пальцы, прочитывай три раза сии прекрасные стихи, находящиеся в "Науке о Стихотворце", сочиненную Буало Депрео, и которую по дружбе своей к нему граф Дмитрий Хвостов сделал одолжение перевести с французского. Впрочем, я здоров, но только немного простудился на днях в "Беседе"; надеюсь скоро что-нибудь сочинить, и вы своего барина увидите печатанного, и тогда обещаюсь вам снять с вас оброк на два месяца, и если напишется много, то и на три. Молитесь богу о том; вы верно неусердные воссылаете молитвы, потому что вот уже шестой год, как я сбираюсь сочинять и ничего еще не насочинил. Но я не теряю надежды и жду помощи от бога: сенатор Захаров до старости не писывал стихов, а теперь вдруг написал оду, из которой можно сделать по крайней мере шесть. Высылай скорее денег: я должен книгопродавцу 200 рублей, и он мне отдыха не дает. Ты знаешь, как я люблю и уважаю книгопродавцев: страшись моей к ним любви 5 .
{* Мои подражания Хвостову 6 . - Прим,. Вяземского .}
Непринужденный баснослов,
Люблю я твой язык скотов,
Он прост, щеголеват и сладок.
Парнаса нашего ты приподнял упадок,
И с Елисейских нив
К тебе, наш Лафонтен, твой мастер,
Друг Сумароков Муз кричит: "не будь ленив,
От ран словесности ты будь надежный пластырь.
Очисти вкус,
Что тыква, что арбуз,
И чтоб за нектар нам не выдавали кваса".
Услышь и ты мою мольбу:
Не дую я в трубу,
Не посажен я Музой в славной шайке,
И так бренчу
На балалайке,
И сам себе я только по плечу.
Но ты, мой Меценат, взгляни на эти притчи,
В них, может быть, найдешь ты много дичи,
Но на себя пеняй, я б их не написал,
Когда тебя бы не читал 7 .
В стране, где пенится Иртыш,
Жила и проживала мышь,
А может быть и крыса,
Она, как баба Василиса,
Все веселилася, не думая о том,
Что, может быть, придет ей встретиться с котом.
И с рыла и с хвоста премилой, препрелестной,
А попадись ему, так будет тесно.
Мяучит кот,
А мышь пищит и, прыгая, идет
К коту навстречу.
Кот мышку цап
И в миг царап.
Смысл басенки моей я вам, друзья, замечу:
Мы здесь живем,
К бедам плывем.
Рок-кот, мужчина - крыса,
А баба всякая - такая ж Василиса 8 .
В одном лесу гулял охотник,
Тут был и плотник
Иль, если правильней сказать, то дровосек.
Но нет беды! Ведь он такой же человек.
Читатели простят. Я не грамматик,
А просто баснослов-лунатик.
К тому ж, с кем Муза здесь дружна,
Горька, как редька.
Поэт, коль рассудить, бессчастный, право, Федька.
Но ба, ба! Имянной указ:
Такого-то числа и году,
От Феба Пиндскому народу,
Нам делать не велит отводу,
А просто продолжать начатый раз
Рассказ.
Сей час!
Мой милостивой Феб, прости! вперед не буду
И твой приказ
Я не забуду.
Воротимся ж в свой лес,
Где встретим мы своих повес.
Один из них, в овчинной бурке,
Был с топором,
Другой, в зеленой куртке,
С ружьем.
Один пилит себе покойно елку,
Кричит: "постой!
Негодник злой,
Ты видишь, я здесь забавляюсь
И сам стрелять на елку попускаюсь.
Дороже топора ружье".
И тот мужик хоть неучтивый,
Но смыслом справедливый,
Сказал ему: "вранье.
Я здесь дрова рублю к отцу на новоселье.
Я дело делаю, а ты безделье".
Читатели мои!
Как чванство гордое, ни хмурься, ни сопи,
Полезному всегда забава уступи 9 .
Осел мясистой, вислоухой,
Тащася по полю, раз повстречался с мухой.
"Здорово, брат!"
"Сеструшичка, здорово!"
На наш живут и звери лад:
Поклон, привет, на случай все готово.
Ни братом, ни сестрой не назовет никто.
Но далее пойти, и смысл нам будет ясен:
В толк быль возьмем, а быль под рожей басен!
Идут,
Ползут;
Но мухе -
Ей все ведь в труд.
Соскучилось - и вдруг взлетела и на ухе
У осла,
Как королева прилегла.
Осел ей говорит: "послушай ты, воструха.
Но, вон с уха,
Я не носилки для тебя".
А муха говорит: "не слушаюся я!"
И впрямь, что сделаем с бедою неминучей,
Хоть тяжело. Сердись, так будет круче.
Ты лучше потерпи. И мой осел,
Поосердяся,
Пораскричася,
10 .
Лисица съела петуха,
Иль попросту дала дурашке треуха.
Лисицу господин чиновник,
Лесной полковник,
Зубастой волк,
Ногою толк,
Тут свиснул в ухо,
А там, безмолвствуя, к себе запрятал в брюхо.
Лисице сухо.
Наш волк, насытившись, гордится в попыхах.
Но из лесу медведь - и волк наш в дураках!
Медведю волк наш приглянулся,
И он еще и не очнулся,
А в рот уж чебурах!
И мой бедняк лежит в медвединых кишках.
У сильных слабые в тисках 11 .
{* Мое письмо к Тормасову, на маскараде, данном Праск[овьей] Юрьев[ной] Кологривовой, в Москве. - Прим. Вяземского. }
года.
От Великого Князя Георгия Владимировича первопрестольные столицы Градоначальнику, графу Александру Петровичу Тормасову
До меня дошло известие, что благополучно царствующий ныне потомок наш тебе вверил управление любезного сердцу моему города. Поздравляю и тебя с честию начальствовать в городе, освященном знаменитыми происшествиями, искупившем несколько раз погибающее отечество и жителей его, которыми предводительствует Вождь, поседевший под знаменами победы. Построивши на берегах Москвы и Неглинной несколько деревянных лачуг, не думал я, что городок мой возрастет до вышней степени величия, на котором красуется теперь Москва, и станет на ряду с богатейшими столицами света: так слава Российского оружия, осветивши при начале своем соседственные края, в счастливые дни вашего столетия озарила отдаленнейшие земли и горит в глазах света незаходимым солнцем. С радостию услышали мы, что ревностное усердие твое восстановить город, на который обрушился жестокий и сильный неприятель, венчается успехом и что уже едва приметны следы пламенной войны.
Спасибо тебе за это! Москву надобно поддерживать и обогащать. Свое худо хвалить; но на зло брату нашему Петру скажу откровенно, что законная столица России Москва. Мы здесь с ним, на досуге, часто спорим об этом. В душе своей он может быть и раскаивается, что затеял золотом осушить болото; но смерть не отбивает упрямства, и он никак не соглашается со мною. Дело сделано. Дай бог цвести в красоте и славе Петрограду! (Воля ваша, мы здесь, старые русаки, не можем приучиться русской город называть немецким именем). Но дай бог здоровье и матушке Москве!
Признаюсь тебе в малодушии своем: охотно бы оставил я на некоторое время блаженное спокойствие, которым мы наслаждаемся, чтобы прийти поглядеть на свой городок, который, вероятно, не признал бы меня, так как и я узнал бы его по одним догадкам или предчувствиям родительского сердца. Охотно бы согласился, платя дань времени, нарядиться в кургузое ваше платье, хотя бы и не пришло оно ко мне к лицу и, переменяя ночь в день, на маслянице поглядеть на ваши игрища и полюбоваться красавицами и уважением, которым награждаются твои достоинства. Сплетники нашего мира, потому что они и здесь завелись от вас, сказывали нам, что звание Московского начальника недолговечное и что место это шаткое; но мы надеемся, что ты опровергнешь своим примером дурное обыкновение и увековечишь себя на этой степени так, что и после тебя будут прозывать хорошего начальника Москвы: другим Тормасовым. Бью челом и желаю тебе здоровья и хорошего продолжения хорошего начала 12 .
{* Тоже мое на этом маскараде.- Прим. Вяземского. }
Именем Лафонтена и всей шайки избранных писателей, отпущенных на упокой, делаю вам строгие укоризны за то, что вы покинули наше ремесло, которое поддерживалось вами в России. Когда важнейшие занятия оспоривали право на ваше время и отечество требовало от вас иных услуг - мы молчали. Но теперь, когда отдых заменил деятельную и полезную жизнь, с горем и негодованием видим в вас неверного брата. Удовлетворите скорее справедливому требованию нашему и примите жезл владычества, похищенный в междуцарствии лжецарями.
По старшинству лет ваш учитель, а по старшинству дарований ученик
Хемницер.
Поля Елисейские 13 .
{* Следующие мои. - Прим. Вяземского. }
Лягавая в болоте
И думает себе: ну, если б был здесь мост,
Я прямо пробежала
И со стыдом бы здесь в грязи не утопала,
Не грызли б мне лягушки хвост.
Хоть у собаки ум и прост,
Но в этом случае не так-то глупо судит.
Вдруг издали плывет бревно.
Одно
Оно
Надежду на душе лягавой будит.
Великой аргумент: авось.
И говорит себе лягавая: не бось.
Приближилась к бревну и вот уж поравнялась,
Собака кое-как вдруг на него взобралась
И села попросту верхом.
Потом
Собака сделалась гребцом:
Гребет, гребет не веслами, ногами,
И не поет, как вечерами
Поют матросы на Неве
А просто лает,
Но к берегу, однак, счастливо приплывает.
Учитель лучший нам нужда.
Приди беда -
И всякая собака -
Не хуже Телемака 14 .
Кичлива репища сидела на столе,
Как будто сосна на земле,
И осклабляя рыло,
И, возвеличившись, столу так говорила:
"Послушай, стол,
По милости моей ты стал теперь престол,
Сойду, так будешь пешкой".
А стол ей отвечал с усмешкой:
"В тебе от гордости дух сперт,
Пожалуйста, ты не бочись, как Ферт,
Как скушают тебя, так подадут дессерт".
Так думает гордец надутый,
15 .
Однажды кеньга
Приходит к сапогу
И говорит ему: "ты гнешь меня в дугу,
А право за меня заплачена и деньга!
Чем я тебе не брат,
Не кум, не сват?"
Сапог молчит,
Но ножке говорит:
"Послушай,
Меня хоть скушай,
А я тебе скажу,
Иль, если в слух боюсь, то скрыпом прожужжу.
Зачем меня ты давишь
И так в грязи бесславишь?"
Нога на то ответа не дарит,
А только что бежит.
Тут барин подоспел домой из булевара,
Снял кеньгу мокрую, снял мокрый сапожек.
И высушил, согрев водой из самовара.
Мы любим то, что не любить нельзя.
Такие, я видал, и на роду друзья 16 .
ПРОСВИРНЯ И ШОРНИК
В каком-то городе французском,
А может быть, и прусском,
До географии ведь в баснях дела нет,
С соседкой жил сосед,
Как брат с сестрою, мирно. -
Он шорник был, она была просвирной;
Да, кажется, и как им доходить до при,
Или до ссоры?
Один работал шоры,
Другая просвиры.
Вдруг, вышед из домов до утренней зари,
На улице они нашли копейку.
А в свете сплошь
Цари ведут войну за грош.
Вот бросились они на медную злодейку.
"Копейка мне принадлежит!"
А шорник -
Ерник
Кричит: "нет, мне!"
Дошло до драки,
Дерутся, как собаки,
Как турки на войне.
Тут бутошник, услыша крики
И вопли дики,
Пришел,
Взял деньги,
И в съезжую моих соседов он повез,
Его без сапогов, ее без кеньги.
Отец Зевес,
Чтоб люди не дремали
И иногда себя щипали,
Пустил на землю интерес 17 .
-
На сивой лошади из-за Москвы мужик
В октябрьски дни вез сено;
Не гнется под ногой колено,
Не станет он в тупик.
На голове хоть не парик,
А шапка из овчинки,
Величиною, правда, с крынки,
Но все ходить ему легко,
Хоть на ноге и не трико,
Не плис, не нанка,
А байка, да и та едва ли не изнанка.
Иль попросту сказать российская ослица,
Сперва орал,
Его отечество не Лондонска столица
И жеребцу,
Идет на лакомство лишь отрубей частица,
Да из пруда водица.
Мужик идет пешком,
Лошадку бьет кнутом,
Альпийская гора;
А грязь спора,
Мужик с лошадкою не входит в сечу,
Не бьет, не рвет, кричит: ура!
Пришлось, хоть и ни с места!
Но русской конь,
Его не тронь,
Ему труды - игрушка,
Взобралась клячь
Без дальних сдач.
Тут вместе ехал князь,
На английской кобылке.
А князь мой в пень,
И на горе торчит, как гусь на вилке.
Не по хорошу мил, а по милу хорош.
Дукатов поверней подчас российской грош 18
-
Ворчит сапожник,
Работая ботфорт, -
Счастливее меня, я чаю, и пирожник.
Точу,
А есть таки хочу,
Как ни верчу".
Тут Меньшикова шло с лотком потомство.
О, вероломство!
В лотке ведь нет проворства барк.
Не поплывет он по пучине грязной,
Как исполин морской развязной,
И в луже пирожки,
По волюшке судьбинушки проказной
Попадали в грязи;
А в пирожках ведь нет большой связи,
Щелкни тузом лишь их, развалятся на части.
И моего сразил пирожника Перун!
А что же делает сапожник наш горюн?
На это глядя,
Сказал ему его почтенный дядя:
Безмозглой плакса!
Пирожник пятится из лужи сей, как рак,
Товар его прощай, хоть в нем бывал и смак,
А сапогу в беде помочь возможет вакса".
У каждого лица, ко каждому лицу
Своя бывает такса.
Аякс в Гектора прет, а Гектор прет в Аякса 19 .
ТАНЦЫ
Охотник был до танец,
И день, и ночь
Кувыркается, пляшет,
Глазами, головой, рукою, брюхом машет
Во всю трясется мочь.
Народ глядит и говорит: "бесовщик!"
- Неправда, он простой танцовщик.
Ты говоришь ему о братьях, о куме,
А у него фанданго на уме.
Народ глядит и говорит: "в разладе
Гишпанской ум!"
Напрасен шум!
Он на свой вкус художник.
О люди, люди!
Вы Гишпанцы все, увы!
Мы все, коль рассудить, живем без головы,
Заводчику фаянсы,
Скупцу рубли,
Завоевателю клочек земли,
Любовнику приятны глазки -
20 .
(ПРИ ПОСЫЛКЕ БАСЕН) 21
Покойный батюшка, учитель в здешней народной школе, писал стихи, но не отдавал их в печать потому, что, несмотря на благодетельные следы отечественного просвещения, из российских городов не более десяти пользуются типографиями, а наш принадлежит к тому числу, которое довольствуется читать еще по рукописям. Не худо, мне кажется, было бы выслать к нам из столиц отчаяннейших мучителей печати; пускай бы они здесь посидели на рукописном прокормлении, авось отстали бы от охоты прибирать слова к словам. Но дело не о том; любимый род батюшки был притчи. Он часто говаривал, кто что ни сказывай, а скотов легче заставить говорить, чем людей. По крайней мере не взыщут, если за них проврешься. Притчи его, переписанные за несколько дней до кончины, были приумножены посвящением, но к кому не знаю. Признаюсь в своем невежестве, я не батюшкин сынок: он смотрел всегда в книги или на бумагу, матушка за учениками, которые были поболее ростом, а я за гусями, которыми город наш гораздо богатее, чем людьми. Оттого родитель мой мне никогда и не сказывал о своих упражнениях, и я никогда и не спрашивал о них. Однако же в завещании родительском нашел его желание, чтобы все бумаги были пересланы в Петербург. Один проезжающий сказывал мне на днях, что недавно учрежден Комитет опекунства о Арзамасских гусях, на подобие того, который учрежден о жидах 22 . Сему радостному известию обязан я сыновним удовольствием исполнить последнюю волю покойного родителя и просить вас принять под свое покровительство притчи, единоплеменные гусям, с которыми совокупно повергаясь к ногам вашим с истинным высокопочитанием пребуду навсегда
Ефрем Гусин.
Арзамас, 1-го апреля 1817 г. 23
{* Мое. - Прим. Вяземского.}